Подвиг Антиоха Кантемира - Александр Западов

Мари дочитала сатиру до конца только на третий день. Да, Антуан прав: трудно честному и скромному человеку добиться признания своих заслуг. Немногие умеют по достоинству оценить умное слово, талант. Большею частью преуспевают нахальные болтуны, а в молчаливых, скромных людях никто не может распознать ум.

"Антуан мучится оттого, что не оценен, но не хочет вступить на путь, которым следуют люди, лишенные совести, болтливые и наглые, — подумала Мари.—

Но зачем он славит в конце Анну? Неужто она так добродетельна? Он мне об этом не говорил. Антуан только императором Петром Великим восхищался. Вот и Пьера в его честь назвал. А как хотелось ему дочку! — вдруг почему-то вспомнила Мари. — Но и сына полюбил.

Я ему даже сказала, что он очень Пьера отличает, что Мити может быть обидно, он ведь уже большой и все понимает. Ответил: "Так ведь Петя маленький. Пусть Мити тоже привыкает проявлять больше заботы о тех, кто слабее и беззащитнее". Так-то так, но дело здесь в другом. Пьер очень похож на него и на деда".

Она прошла в детскую. Мальчики спали. Мити улыбался во сне, Пьер, напротив, сердито сопел. Мария задержала на нем любящий взгляд. "Будет таким же непримиримым, как его отец, — подумала она. — Впрочем, разве это так плохо? Пусть немного на свете людей, которые оценивают таких неистовых, как Антуан, но их дружба, любовь, признательность столь значительны, что превосходят прочие ценности. Трудно, когда кажется, что тонешь в море враждебных дураков, но ведь если не хочешь с ними поменяться местами, значит, твои радости значительней. Значит, не так ты обижен в этой жизни. Кроме того, у таких людей, как Антуан, есть еще одно несомненное преимущество. Они остаются в памяти потомков. Страданиями своими они словно платят за бессмертие. Не обездолены избранные. У них есть высшее счастье".

Утром Гросс, подавая Кантемиру на подпись реляции, которые нужно было сегодня отправить в Россию, несколько задержался.

— Что у вас еще, Генрих? — спросил Кантемир, зная четкость и такт своего секретаря.

— Мне хотелось бы, ваше сиятельство, показать вам одну любопытную вещь. Вчера из России прибыл мой старый друг и привез рукописный сборник, который составлен из ваших сатир. Мой друг узнал ваши сочинения, потому что я его когда-то давно с ними знакомил. Помня о моем к вам отношении и о том, что я служу под вашим началом, он купил его в одной книжной лавке в Петербурге, и, надо сказать, недешево. Не угодно ли вам будет взглянуть?

Гросс протянул Кантемиру несколько тетрадей, сшитых в одну толстыми нитками.

Кантемир взял тетрадь с любопытством. Почерк ровный, красивый, писарский. Похоже, копию заказывали. Листая рукопись, он решил, что это — список со сборника, подготовленного им перед отъездом в Лондон. Он включил туда пять сатир и "Речь императрице Анне Иоанновне".

Листы были изрядно потрепаны, края излохматились и кое-где были подклеены. Последнее обстоятельство Кантемир отметил не без удовольствия.

— Одна сатира мне была неизвестна, Антиох Дмитриевич, — сказал Гросс, радуясь, что заинтересовал Кантемира.

— Помнится, вы все читали, — ответил Кантемир, продолжая листать страницы.

Вдруг брови его удивленно приподнялись.

— Это что такое? — спросил он, указывая на последнюю строку в оглавлении. — "На состояние сего света. К солнцу"?

— Я имел в виду именно эту сатиру, когда сказал вам, что она мне неизвестна.

Кантемир покачал головой, словно говоря: "Ну и ну".

— Вы прочитали? О чем это? — спросил он Гросса.

Гросс ответил недоуменным взглядом.

— Дело в том, дорогой Гросс, что я этой сатиры не писал, — пояснил Кантемир. — Сборник весь из моих сочинений составлен, а "К солнцу" — сатира чужая. Кто-то но ошибке ее присовокупил, полагая, что я в России один сатиры пишу.

Кантемир поднес рукопись близко к лицу и прочитал:

Солнце! Хотя существо твое столь есть чудно,Что ему в век довольно удивиться трудно —В чем нам и свидетельство древни показали,Когда тебя за бога чрез то почитали…

Пробежав далее глазами строки стихов, он заметил:

— Автор возмущается несовершенством людей, их пороками и суевериями. — Вдруг улыбка осветила лицо Кантемира: — Смотрите-ка, Генрих, он и примечания составил по моему образцу. Что ж, похвально, весьма похвально.

— Приятель мой говорит, что, торгуй этот сборник, от книгопродавца имя ваше услышал. "Известный российский сочинитель, Антиох Кантемир, русский Буало", — сказал он.

Кантемир не мог скрыть удовлетворения. Гросе в последнее время редко видел его в таком состоянии. Он понял, что случайно затронул самые сокровенные струны души своего покровителя.

Радуясь его радостью, Гросс добавил:

— Антиох Дмитриевич, когда сочинителю подражают — это означает, что он обрел признание читателей.

— Вы лучше посмотрите, Генрих, что он пишет в примечаниях: "Писана сия сатира 1738 году месяца июля в последних числах, которую сатирик в немощи своей в забаву себе сочинил, рассуждая бедность человеческую, которой и он немало причастия имел".

Кантемир положил рукопись на стол.

— Если бы петербургский книгопродавец знал немного мою жизнь, он бы усомнился в том, что сатира мне принадлежит. Конец июля 1738 года. Вы помните, Генрих, что это было за время?

— Мы собирались переезжать из Лондона в Париж, — ответил Гросс и засмеялся, представив себе, что в это время Кантемир мог сесть за свою сатиру. С утра до вечера они составляли всевозможные бумаги, сметы, письма. Не хватало времени на сон. Кантемир лично наблюдал за упаковкой дипломатических бумаг. Библиотека также требовала его сил и внимания: все книги еще стояли на полках.

Но Кантемиру он сказал примирительно:

— Откуда знать книгопродавцу о вашем переезде? Когда у вас появится свой биограф, он непременно все сопоставит. Полагаю, что аббату Гуаско следует об этом сказать.

— Аббату Гуаско? — удивился Кантемир.

— Он проявляет большой интерес к вашей жизни и часто меня расспрашивает о вас. Поверьте, ваше сиятельство, он большой ваш друг и знает вам цену. Не далее как третьего дня он сказал мне: "Господин Гросс, вы имеете редкую возможность ежедневно наблюдать жизнь человека замечательного, щедро одаренного природой, трудолюбивого и талантливого. Жаль, что дни князя протекают вдали от его отечества и некому в полной мере оценить его гражданский подвиг".

Кантемир, смутившись, сделал Гроссу знак замолчать.

— Полно, дорогой Генрих, живому о себе такое невыносимо слушать. Вернемся лучше к этим любопытным стихам. Они написаны так, как я это делал до отъезда в Лондон, — обычным силлабическим стихом. В них совершенно не расставлены ударения, кроме одного, связанного с рифмой. За границей я так уже не писал и взгляды свои на этот вопрос изложил подробно в "Письме Харитона Макентина", с которым безвестный автор, похоже, незнаком.

— Да, пожалуй, — согласился Гросс. — Но сборник рукописный, в нем вообще немало ошибок. Может быть, сатира написана в конце 20-х годов и просто неправильно датирована?

— Думаю, что автор правильно обозначил дату, — возразил Кантемир. — Смотрите, о чем он пишет:

Вон де за то одного и сожгли недавно,Что, зачитавшись там, стал Христа хулить явно.

Это ведь о капитан-лейтенанте Возницыне, который был обращен Борухом Лейбовым в иудейскую веру. По приказу Анны Иоанновны в начале июля 1738 года, если помните, они оба были сожжены.

— Очень хорошо помню. Меня, ваше сиятельство, когда я читал сатиру, другое удивило. Вот здесь в примечаниях сказано: "Совершив он сю сатиру, с покорнейшим своим прошением вручил оную одному из чистосердечных и весьма доброжелательных приятелей своих к исправлению, не довольствуясь, по обычаю безмозглых, но высокомнительных в себе голов, своим скудным рассуждением". Я подумал: ваш клуб в Лондоне составляли иностранцы, не знавшие русского языка. Кто бы это мог быть? А потом мне известна ваша требовательность к себе.

Кончив дело, надолго тетрадь в ящик спрячу;Пилю и чищу потом, и хотя истрачуПольшу часть прежних трудов, новых не жалею;Со всем тем стихи свои я казать не смею,—

процитировал Гросс и продолжал: — Это меня смутило, хотя, должен признаться, я не усомнился в вашем авторстве. В "Изъяснении" сказано, как обычно, что стихи в забаву сочинены. К тому же о порядках в Академии наук немало говорится. — Гросс взял со стола раскрытую тетрадку и прочел:

Иной бедный, кто сердцем учиться желает,Всеми силами к тому скоро поспешает,А пришел — комплиментов увидит немало,Высоких же наук там стени не бывало.

А кому это важно, кроме вас? Стать президентом академии было вашим желанием, я знаю.