Дмитрий Кантемир - Влад Йовицэ

Влад Йовицэ

Дмитрий Кантемир

1

И снова подняли они лица свои к белым минаретам, и снова склонились к земле, шепча про себя молитвы-, которые громко выкрикивал муэдзин:

– Нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его! Да благословит аллах султана нашего – высочайшего, справедливейшего и милостивейшего потомка Магомета!

Потом воцарилась тишина.

Высочайший, справедливейший и милостивейший Ахмет III, султан Блистательной Порты, поднял голову и долгим, пристальным взглядом посмотрел на гяуров.

Неверные стояли смиренно и недвижимо. Под взглядом султана они приложили правую руку к сердцу, к губам и ко лбу, затем снова опустили глаза.

Но один из них, бледный чернобровый юноша, с красивым, мужественным лицом, осмелился взглянуть на повелителя Вселенной. Более того – он дерзнул заговорить:

– О всемогущий…

Барабанная дробь заглушила его голос.

Султан, поддерживаемый под руки приближенными, проследовал в тень, под балдахин. Сановники заняли свои места – каждый соответственно рангу. Мехмед Балтажи-паша, великий везирь, поднял вверх бунчук – знамя из белых лошадиных хвостов. Это означало, что церемония началась.

Все устремили глаза на султана.

– Пусть скажут нам, – потребовал султан, – от всех ли покоренных нашей Портой стран присутствуют здесь заложники?

Везирь обернулся к муфтию:

– Высочайший, справедливейший и милостивейший султан желает знать, от всех ли покоренных Блистательной Портой стран присутствуют здесь заложники?

Муфтий окинул взглядом вереницу заложников. Сказал уверенно:

– Да. Заложники от всех покоренных Блистательной Портой стран присутствуют здесь.

– Хорошо! – Султан хлопнул в ладоши, и везирь склонил бунчук к земле.

Двое чаушей отделились от стражи и направились к заложникам. Возле бледного чернобрового юноши они остановились. Юноша шагнул вперед. Чауши положили руки ему на плечи.

Торжественно и сурово прозвучал голос диван-эфенди, зачитывающего фирман:

– Наш высочайший, справедливейший и милостивейший султан Ахмет Третий, милостью аллаха повелитель всего сущего на Востоке и Западе, всего живущего на Севере и Юге, сим доводит до сведения всех правоверных, что печаль его велика. Он, кто мечом оберегает покой своих подданных, он, кто ограждает их от всякого беззакония, он, кто стараниями своего светлого разума приумножает их благосостояние, – он узнал, что не все его подданные преданы ему и послушны. Те, что обитают в Сербии, взбунтовались. Там пролита османская кровь. Так пусть здесь прольется кровь сербская!

Янычары, стоявшие кругом по краю эшафота, разом опустили ятаганы, и над их красными тюрбанами выросли широкие плечи, бритая голова и обнаженная грудь палача.

На лицах турок отразилось оживление. На лицах заложников – страх.

Янычары спрыгнули с эшафота, и зловещая фигура палача теперь открылась взорам вся, с головы до ног. Некоторые из заложников впервые увидели его – и содрогнулись. Он был поистине страшен.

Осужденный юноша смерил палача взглядом и повернулся к балдахину, под которым восседал султан:

– О справедливейший и милостивейший… Муфтий прервал его:

– Осужденный просит слова! Везирь обратился к султану:

– Осужденный просит слова!

– Мы даем ему слово! – проговорил султан. И добавил: – Последнее.

– Последнее, – сказал везирь.

– Последнее, – повторил муфтий.

Чауши убрали руки с плеч осужденного.

– Справедливейший и милостивейший! – снова начал заложник-серб. Голос его был спокоен. – Дозволь спросить тебя: служил ли тебе верой и правдой мой отец, когда он был правителем своей страны?

– Да, – ответил султан. – Когда отец твой был правителем своей страны, он служил нам верой и правдой-

– До самой смерти?

– До самой смерти.

– Справедливейший и милостивейший! Дозволь еще спросить тебя: служили ли тебе верой и правдой братья мои, которые сражались при Варадине, при Каминице и в других битвах рядом с твоими храбрыми янычарами?

– Да, – ответил султан. – Братья твои, которые сражались при Варадине, при Каминице и в других битвах, служили нам верой и правдой.

– И пали с оружием в руках?

– И пали с оружием в руках.

– Справедливейший и милостивейший! Дозволь теперь напомнить тебе, что я родился здесь, в Стамбуле, что я никогда не видел своей родины и что на сербском престоле не осталось никого из моего рода…

В толпе янычар возник глухой ропот и достиг ушей султана.

– …значит, – продолжал тем временем осужденный, – меня нельзя считать заложником!

Ропот среди янычар все усиливался:

– Не упусти гяура, султан! Смерть гяуру! Не дай ему ускользнуть!

Ропот усиливался, грозил перейти в открытый бунт. А с янычарами шутки плохи – и султаны это знают хорошо.

Ахмет III метнул взгляд на Мехмеда Балтажи-пашу.

Великий везирь подскочил как ужаленный.

– Да, ты не заложник за своего отца! – грозно крикнул он осужденному. – Да, ты не заложник за своих братьев! Но ты – заложник за свой народ, гяур! Твой народ, потерявший разум, дерзнувший поднять меч на священный полумесяц!..

– Верно говоришь, везирь! – поддержали его янычары, потрясая ятаганами. – Смерть гяуру!

– …и в назидание твоему мятежному народу, в назидание вам, гяуры-заложники, и всем вашим народам голова твоя, Йован Мирич, слетит с плеч!

Везирь сел.

Йован Мирич расстегнул ворот, снял с шеи крест. Взглянул налево, потом направо. Окинул взглядом послов, консулов, иностранных гостей. И наконец увидел того, кого искал. Подошел к нему, вложил в его руку крест. Это был Дмитрий Кантемир – принц Молдавский.

Громко прозвучал в наступившей тишине голос муфтия:

– Да исполнится священная воля султана!

Йован Мирич направился к эшафоту. Прошел между рядами янычар, поднялся по мраморным ступеням. Палач положил огромную руку на плечо осужденного. Отогнул ворот его рубахи.

Кантемир взглянул на крест на своей ладони. Рука его с тонкими, длинными пальцами дрожала.

Палач бросил осужденного на колени. Кантемир сжал ладонь.

Воздух сотрясли дикие вопли янычар. Кантемир разжал кулак. Крест Йована Мирича на его ладони был окровавлен.

2

– Вай, какой ты хороший гяур, Кантемир-бей! Вай, как сладко поет твой тамбур! Будто ты и не гяур, Кантемир, будто бы самый настоящий турок!..

– Двадцать два года в Стамбуле, Раис-эфенди…

– Нет, не годы делают человека человеком, Кантемир-бей! Не годы, а пытливый ум. Можно прожить в чужой стране всю жизнь и так ничего и не узнать о ней. Вот я – семь лет прожил в Персии. И что же, научился я там чему-нибудь? Нет. Выучил несколько слов – и все. Ты же в глаза не видел Персии, а читаешь наизусть Рудаки, Фирдоуси, Саади. И среди французов ты никогда нежил, и среди русских, и среди итальянцев. А языки их тебе знакомы. Сколько языков ты знаешь, Кантемир-бей?

– Много, – улыбнулся Кантемир.

– Сколько?

– Столько, сколько пальцев на обеих руках, Раис-эфенди.

– Вай, как ты усерден, Кантемир-бей! И как я ленив!.. И как ленивы мы все, османы, если докатились до того, что ты, гяур, пишешь для нас нашу историю, толкуешь нам наш Коран, играешь для нас на тамбуре и даже наши мелодии записываешь какими-то иероглифами.

Кантемир снова улыбнулся. Взглянул на высокие кипарисы, на голые скалы, синеющие между стволами деревьев, на коней, пасущихся на зеленой лужайке, и произнес:

– Я слышу лай гончих, Раис-эфенди. Судя по их лаю, охота близится к концу.

– А я ничего не слышу, кроме твоей музыки, друг.

– Если моя музыка радует твое сердце, почтенный Раис-эфенди, то и мое сердце радуется!

– Нет, дорогой друг. Твое сердце остается печальным. Это говорю тебе я, Раис-эфенди, который не очень-то умеет читать, что написано в книгах, зато хорошо читает в сердцах.

Кантемир покачал головой. Его тонкие пальцы перебирали струны тамбура, лежащего на коленях.

– Ты прав, Раис-эфенди. Мое сердце остается печальным.

– Ты думаешь об Йоване Мириче?

– Там, где скатилась с плеч его голова, в один прекрасный день может скатиться и моя.

Раис-эфенди задумался. После продолжительного молчания он проговорил:

– Это было бы непоправимой ошибкой…

Из-за скал, облитых послеполуденным солнцем, послышались звуки рога, возвещающего окончание охоты. И тотчас же на лужайку выбежали гончие, вспугнув пасущихся лошадей и дремлющих на траве слуг.

– Пора и нам собираться, – сказал Кантемир, откладывая тамбур.

Раис-эфенди задумчиво курил наргиле. Слуги за его спиной ожидали приказания убирать ковер, подушки и пустые кофейные чашки.

– Кони и мулы готовы, эфенди! – решился побеспокоить хозяина старший слуга.

– Кони и мулы еще не готовы, – небрежно бросил Раис-эфенди, выпуская через ноздри густые клубы дыма.

– Кони и мулы еще не готовы! – передавали слуги друг другу, уходя прочь.