Профессор Амлетссон - Адель Гельт

способа достижения цели выбрал, конечно, не я сам: будь на то моя воля, нипочем не стал бы подниматься на борт летательного средства, тем более — такого небольшого, несерьезного и не особо, на первый взгляд, надежного.

Итак, вопреки опасениям, машина шла ровно и аккуратно. Никакой тряски, болтанки и прочих опасных вибраций, о которых я то ли слышал, то ли читал, не ощущалось. На высоте оказалась и звуковая изоляция: негромкий мерный гул, просачивающийся, все же, сквозь обшивку, не мешал разговаривать: ни мне, ни Анне ни разу не пришлось даже повысить голоса.

Говорить было страшновато: причиной тому оказалась тема разговора, выбранная переводчиком.

- Профессор, Ваш вид… Вы похожи сейчас на человека, осужденного на смертную казнь и отчаянно ожидающего помилования, - подметила девушка Анна Стогова. - Это все из-за того, что Вы боитесь высоты?

Вот и еще одна очевидная разница: новый пункт довольно длинного уже перечня различий между той стороной Рассвета и этой.

Видите ли, жители Атлантики — при прочих равных: образовании, уровне интеллекта, умении себя вести — куда деликатнее относятся к человеку, которому и без того худо. Например, предпочитают отстать и дать собеседнику прийти в себя самостоятельно. Не то, чтобы это всегда было приятно, но, по крайней мере, почти всегда оправданно.

Советские граждане поступают ровно наоборот.

Не то, чтобы народам, населяющим СССР, вовсе не было знакомо понятие такта, но не помочь тому, кто плохо себя чувствует, считается попросту неприличным! Например, сейчас: девушка Анна Стогова совершенно точно в курсе моей аэрофобии — сама об этом только что сказала, понимает, что некий профессор до дрожи боится, сейчас ему, профессору, дурно именно по этой причине… Говорить о таком конкретно во время полета — бестактно, страшно и вообще дурной тон.

Впрочем, дело, скорее всего, было не в отсутствии понимания приличий. Я знал уже точно, что Анна — сапиенс сапиенс не совсем чистокровный, и догадывался, что со второй стороны там кто-то из людей, имеющих сильное сродство с воздушной стихией. Представители этих народов летать не боятся и любят потому, что умеют: возможно, переводчику просто в голову не могло прийти, что мне действительно страшно и тема разговора — взаправду неприятна.

- Высоты не боюсь, tovarisch. Летать — да, просто до отчаяния какого-то! - сообщил я. - Высоты, же — нет. Был повод в том убедиться!

Девушка Анна Стогова сделал заинтересованный вид лицом, авиатор, продолжающий вести воздушную машину — то же самое, только спиной. Я решил не тянуть за хвост кота, которого все равно в глайдере не оказалось.

- Приходилось ли Вам слышать когда-нибудь о том, как загоняют айсберги? - поинтересовался я, приняв таинственный вид. - Лично мне приходилось и слышать, и принимать в подобном участие… Дважды!

- Это что-то об инертной воде? - заинтересованно уточнила переводчик. - Я о таком читала, - и добавила непонятно: - Nauka Ee Zhizn’.

- Именно о ней, - согласился я. - Видите ли, некоторым айсбергам может быть лет больше, чем существует письменная история человечества. Десять тысяч, иногда — но редко — даже и больше. Это означает, что вода, из которой получился лед, замерзла еще тогда, когда человечество толком не умело колдовать, и не особенно часто занималось подобными вещами…

- А так как лед, иначе — вода в твердом агрегатном состоянии — невосприимчив к остаточным эфирным наводкам, - догадалась девушка Анна Стогова, - то и жидкость, полученная после разморозки, применима…

- Медицина в целом и фармацевтика в частности, - продолжил я за собеседницу. - Эфирная химия состояний. Высшая химерология и генетика. В общем, штука ценная.

Конечно, в загонной охоте на айсберг я принимал участие далеко не в одиночестве: примерно половина загонщиков — как минимум, бакалавры эфирной физики, причем бакалавры практикующие. Совершенно невозможно управиться с ледяным колоссом, не применяя высших заклятий — примерно пятой ступени по шкале Хаммонда… Одним из таких вот минимум бакалавров оказался и ваш покорный слуга.

Примерно об этом и почти в тех же словах я и рассказал собеседникам: и деятельной переводчику, и внимательному спиной авиатору.

- Ледяные горы, как я уже говорил, бывают исполинскими и колоссальными, - я развел руки в стороны, как бы пытаясь обозначить габариты. - Загонщик же держит управляющие потоки буквально руками, и находится, при этом, на самой верхней плоскости — если вообще таковую можно будет счесть плоской, - я сделал морду умудренную, опытную и даже слегка обветренную. - Часто еще приходится отбиваться — буквально пинками — от ледяных спектров, недовольных вторжением. Вот так — часов до пяти, пока глыба не выплывет из ледяного поля и не попадет в эфирную ловушку! Поэтому нет, высоты я не боюсь нисколько. Вот лететь…

- Интересно, мы сейчас летим выше, чем бывает верхушка айсберга, или ниже? - авиатор, до того полностью поглощенный управлением, вдруг развернулся вместе с креслом, и решительно вступил в разговор. На британском он говорил понятно и даже аккуратно, очень правильно, но с каким-то акцентом, немного тягучим и прямо сейчас не опознаваемым.

Народы Союза вообще перемешаны между собой куда серьезнее, чем бывает в странах атлантического блока. Например, в Дублине можно встретить лесного эльфа, но одного или двоих, и то это будут, скорее, полукровки или даже квартероны. Их чистокровные родичи предпочитают обитать наособицу, в местности лесистой, или, как минимум, не городской. Точно то же самое можно сказать про лесные поселки: среди обитателей такого почти никогда не встретишь карлу или кобольда.

Здесь же, в Советской России, проблемы вражды между разными народами не существовало: по крайней мере, от меня таковую удавалось, покамест, скрывать. Ввиду предпоследнего обстоятельства, полукровок, четвертушек, осьмушек и самых разных иных пропорций представителей всех народов мира лично я за несколько дней встретил больше, чем за всю предыдущую жизнь!

Именно поэтому, пусть в авиаторе и угадывалось что-то долгоживущее, с точным определением национальности последнего я затруднялся.

- По всякому