Профессор Амлетссон - Адель Гельт

Я встрепенулся. Возможно, стоило поспешить — пусть мы и оговорили час визита к доктору, позвонив тому по элофону еще с Проекта, пусть нам и обещали, в случае чего, подождать, время оговоренное приближалось.

Кроме того, очень не хотелось опаздывать к отлету обратно на Проект — выяснять, какова была доля шутки в предупреждении пилота казалось, отчего-то, несвоевременным.

Будто бы вновь сменились декорации: монументальные здания, ограничивающие по сторонам неприлично широкий проспект, раздались вдаль и вширь, явив приличной площади площадь — если так, конечно, можно сказать.

Движение эсомобилей на площади приняло характер кольцеобразный, логичным образом подчиняясь тому, как неведомый мне генпланист организовал дорогу. В центре же обширной ровной поверхности, обтекаемый по периметру той самой дорогой, высился колоссальный скайскрейпер, этажей в сто с лишним высотой, и совершенно, как мне показалось с точки обзора, круглый в плане. Небоскреб выделялся среди окружающих строений примерно так же, как роскошный океанский лайнер подавляет своим присутствием портовые буксиры и невзрачные грузовые баржи: был он широк в основании, увенчан огромным красным крестом и блестящ роскошным сочетанием стекла с белоснежной эмалью поверхностей.

Я замедлил свой ход, остановил его вовсе, и принялся то ли всматриваться, то ли оглядываться: к такой манере собственного поведения пришлось уже привыкать — слишком многое из окружавшего меня было новым, необычным и требующим изучения, хотя бы даже и поверхностного.

Проявить лучшие качества добросовестного исследователя мне не дали.

Девушка Анна Стогова пробормотала себе под нос нечто вроде «наконец-то» и «всего двадцать минут», и подхватила меня под руку. Бормотание явно предназначалось для меня: вряд ли даже профессиональный переводчик станет выражать эмоции на иностранном языке, не имея в виду слушателя, не говорящего по-советски.

Мы устремились: сначала к наземному, раскрашенному немного светящимися полосами, переходу, после — ко входу в упомянутый уже скайскрейпер.

Изогнутая стена надвинулась решительно: девушка Анна Стогова будто бы применила темпоральное заклятье скачок, полезное и к ситуации исключительно подходящее — даром, что то считается окончательно утраченным уже лет, примерно, с двести.

Вместе со стеной и в ее составе надвинулись двери: широкие, стеклянные, занимающие, на первый взгляд, до пятнадцати шагов в ширину и почти полтора этажа в высоту. Чуть выше дверного проема оказалась расположена надпись, выполненная объемными металлическими буквами. Я присмотрелся: эфирная линза послушно воспроизвела читаемое, но совершенно непонятное «Pervaya Gorodskaya Bolnitsa»

Буквы прочитались легко, но понятнее от этого не стали: о том, что это лечебное учреждение, я догадался как-то сам, хотя и имелись некоторые сомнения. Например, в той же Атлантике знак красного креста не применялся уже лет двадцать — чтобы не оскорбить случайно чувств верующих в иного бога или богов, христианский символ давно заменили жезлом Асклепия. Он, Асклепий, тоже относится к какой-то из древних религий, пусть и с некоторой натяжкой, однако кто из ценных, не говорящих на атлантических языках, иностранных специалистов читал учебник древней истории?

Еще люди: они ходили туда-сюда между почти не закрывавшихся дверных створок и угадывались позади стеклянной стены. Люди разные, людей много, облаченных в белые, розовые и даже светло-голубые комплекты легкой и какой-то несерьезной униформы. От советских медицинских работников, а это, скорее всего, были именно они, ожидать стоило никак не рабочих роб — скорее, армейских мундиров… Очередной стереотип оказался разрушен, и не сказать, чтобы некий профессор таким фактом оказался хоть сколько-нибудь расстроен.

Последние метры, оставшиеся до дверей, дались непросто. Я будто шел сквозь плотный кисель, с трудом переставляя ноги и даже дышал, кажется, не очень уверенно: то вдруг включилась и на полную возможную мощь заработала странная боязнь непонятно чего, предчувствие то ли бесконечного ужаса, то ли ужасного конца… Однако, стоило взять себя в руки, чтобы не напугать себя же окончательно, сделать умильную и спокойную морду, чтобы не распугать окружающих, и совершить то, ради чего, собственно, пришел сюда и прилетел в эти удивительные края.

Я пересек оставшееся пространство, ненатурально порадовался штатной работе автоматики открывания, и, все еще придерживаемый за локоть девушкой Анной Стоговой, почти уже уверенной походкой вступил внутрь здания.

Глава 28

Вот я внутри. Как этот странен день…

К новым ощущениям организм мой почти приготовился: ожидалось страшное.

Несмотря на стерильно-белую общую обстановку, вполне дружелюбные лица медицинского персонала и невероятно быструю — в сравнении с привычной мне — процедуру первичной регистрации, ожидание чего-то очень плохого никуда не делось.

Ржавые инструменты, просроченные лекарства, лечение зубов под рауш-наркозом — все это было где-то тут, рядом, за стеной или даже дверью. Вся беспощадная мощь устаревшей советской медицины была готова обрушиться на меня одного, маленького и несчастного, доктор же, к которому меня ловко записали на стойке с понятной надписью «registratura», представлялся не иначе, как додревним стариком одной из старших рас, злобным, завистливым и невероятно занудным.

Отдельный акцент неприятным ожиданиям добавила поездка на лифте: мы поднялись до семьдесят пятого этажа из ста, и я приуныл.

Видите ли, в старушке Европе — атлантической ее части — все по-настоящему серьезные специалисты работают на тех уровнях зданий, что как можно ближе расположены к земле, верхние же этажи всегда считались уделом юнцов и бездарностей. Получалось, что меня то ли случайно записали к кому попроще, то ли сделали то же самое нарочно: возможно, потому, что я, все же, иностранец…

Девушка Анна Стогова поставила меня стоять и куда-то ушла. Оказался я теперь перед дверью с номером (75-09) и надписью: Dusheterapevt Valuev N.S. Надпись, как и многие другие, стала читаемой, но не стала понятной: здесь могли указать специальность доктора, его фамилию или, например, очередность сдачи смен.

Я вдруг поймал себя на том, что тяну время: устыдился, зачем-то набрал в грудь воздуха, постучался и сразу же вошел.

Первое посещение советского доктора вызвало у меня ощущение легкого deja vu, почти сразу сменившегося некоторой ностальгией: кабинет врача предстал передо мной невероятно похожим на тот, в котором меня не так давно осматривал ирландский коллега последнего. Сам врач оказался той же расы, или, как принято говорить в Союзе, народности, что и специалист, подвизающийся на тучных нивах университетской медицины коронного города Вотерфорд: в кабинете меня встретил подавляющих габаритов чистокровный огр.

Нам даже не потребовался переводчик, и если бы подобное случилось впервые!

Решительнейшим образом казалось, что