Хороший сын - Роб ван Эссен

передачками, и фотоальбомами, и детским лепетом про то, как ласково светит солнышко, и что вот уже лето не за горами, а потом они сдвигают кресла к стене и включают музыку и приглашают друг друга танцевать, после чего кто-то из дам показывает, что до сих пор умеет садиться на шпагат, а в конце вечера они с хохотом и без посторонней помощи добираются каждый до своей постели. Такие сцены я представлял и о более ранних периодах ее жизни, например, как по утрам, когда дети уже ушли в школу, а муж – на работу, собирались соседки, чтобы обсудить, что да как, все вместе, и верующие и неверующие, им было все равно, это искусственное, кем-то придуманное различие. Или что днем, после обеда и до ужина, они летали на ракете на родную планету и, пожимая плечами и ища друг у друга поддержки, отчитывались, мы, мол, живем там в идентичных домах с окнами на две стороны, кто их вообще придумал, а от нас ожидается, что мы будем следить за чистотой стекол, уму непостижимо, и, черт побери, когда уже закончится эта долбаная операция под прикрытием? Пусть, мне было бы этого для нее не жалко, но в итоге больше всего я бы хотел этого для себя, чтобы все было по-другому.

Очень любопытно, господин, учитывая, что вы в этих фантазиях оказываетесь обманутой стороной, не только в роли того, кто навещает престарелую мать, но и в роли школьника. А такой фантазии у вас не было: что вы сидите в баре с другими детьми престарелых родителей с деменцией и даете волю своим эмоциям?

Нет, с некоторыми из таких детей я был знаком, староваты мы были для детей, что уж там, и потом, представлять себе такую сцену было бы жестоко, хотя бы потому, что это возможно. А для моей матери не было ничего возможного, в реальности ей никуда было не деться, у нее не было другого выбора, кроме как заниматься домашним хозяйством, заваривать чай, когда дети приходили из школы, готовить еду и периодически мыть внушительного размера стекла.

Тогда же уже были мойщики окон? Как вам такая фантазия, что у вашей матери закрутился роман с таким мойщиком? Только представьте себе: мойщики окон ездят со своими длинными раздвижными лестницами по городским районам, где днем обитают одни лишь домохозяйки, сильные накачанные мужчины, это все от усердного мытья окон, конечно, разве не…

Нет.

Точно нет? Чтобы мойщик окон хорошенько ее отжал?

Все, перестань.

Не обижайтесь на меня, господин. Я думал, что могу внести свою лепту, но лепта оказалась не очень. Про выдр было лучше?

Гораздо лучше.

Глава 11

Лес начинает редеть, меж стволов я вижу небо, это уже не лиственные деревья, это уже пинии, на небе звезды, много звезд. Дорога сузилась, никто нам так и не встретился.

Выключи свет, говорю я.

В салоне, господин? Не дожидаясь моего ответа, он гасит свет. Сразу же становится видно еще больше звезд, и выше тоже, гораздо выше. Если прижаться к окну, можно увидеть, что находится там, над деревьями. Мы медленно трясемся по кочкам. Я чувствую себя ребенком.

То есть вы никогда полностью не доверяли своей матери?

Я отодвигаюсь назад от окна.

С чего ты взял?

Вы всегда подозревали, что она притворяется.

Чем дальше, тем больше она срасталась с той ролью, которую играла. Но за этим улыбающимся фасадом я иногда замечал черты ее настоящей, такой, которая может рассердиться и крикнуть, что в одежде что-то не в порядке или что кто-то зануда. В последние годы я часто оставался подольше, чтобы помочь ей управиться с едой. И если я недостаточно быстро подавал ей следующий кусок, она могла резко крикнуть: быстрее! И вся кипела от злобы. А если я пробовал еду, чтобы проверить, не слишком ли горячо для нее, она с тем же возмущением кричала: мое! Вообще-то я даже радовался, когда она так вдруг что-то выкрикивала, такой я ее помнил, значит, она еще там. Каждый раз, когда она так гневно реагировала, я смотрел ей в глаза в надежде разглядеть где-то далеко ее собственную личность, ее возмущенное недоверчивое «я», которое она прикрыла улыбающейся версией себя. Ту порывистую, несдержанную женщину, которая всегда куда-то торопилась, словно у нее с кем-то встреча, на которую ей нельзя опоздать, а мы никакого значения не имеем.

Встреча на ее планете, с ее людьми.

Да. Но это всего лишь картинка. На самом деле она всегда торопилась, потому что хотела, чтобы все поскорее закончилось; все, кроме ее жизни, потому что за ней следует Страшный суд, с вероятностью попасть в ад. Но в этом и заключалась ирония ее слабоумия, именно поэтому она была так счастлива эти пятнадцать лет, наверное, это были самые счастливые годы ее жизни: она избавилась от этого страха. Она избавилась от своей религии. Не осталось ничего. Смерть, ад – все это превратилось в абстрактные концепты, которые ее никак не задевали; это были концепты, которых в ее голове больше не было. В свое время она убедила мужа, что после их периода безбожия им нужно вернуться к церкви, но в конце ее жизни с ней случился еще один безбожный период. Нянечки молились и благодарили Господа вслух до и после еды, произнося старинные молитвы, которые многие из проживающих бормотали за ними вслед. Где многим горек хлеб, там Ты кормишь нас, Господь. Мать с легкой улыбкой ждала, пока они закончат, даже не следуя примеру других жильцов, и сидела с открытыми глазами, словно сама идея молитвы и благодарения не оставила в ее мозгу ровно никакого следа. Если эти следы так легко разглаживаются, думал я в таких случаях, значит, не так-то глубоко они были проложены.

За едой проживающим помогали и другие волонтеры: энергичные женщины из церкви, а позже роботы-сиделки, но последние популярностью не пользовались. У них было больше терпения, чем у нянечек, волонтеров и меня, и более продвинутая мелкая моторика, но они, судя по всему, были слишком страшные или слишком непохожие на людей. Они годились только для того, чтобы их гладить или кидать в них шариками или мячиками – тем из проживающих, у которых была мало-мальская сила в руках. В итоге роботы только немного ездили туда-сюда во время еды, чтобы поднимать с пола оброненную еду или выскользнувшие из рук столовые приборы. Их они споласкивали и привозили обратно. В конце концов жильцы стали специально ронять приборы, им нравилось наблюдать за тем, как роботы скользят по полу туда-сюда к раковине и обратно с ножами, вилками и ложками, им это не наскучивало, как и роботам, в этом плане жильцы и роботы друг друга стоили. Задним числом кажется, что эти сцены только подтверждали идею, что роботы не предназначались для удовлетворения конкретных потребностей, что у них не было четко прописанной задачи, что их сюда откомандировали и они ждут дальнейших инструкций, а в промежутке пытаются придумать себе занятие, чтобы хоть как-то убить время.

Мы растем, мы становимся больше – нет, это деревья становятся меньше. Вокруг почти ничего не разглядеть, у нас есть только свет от фар да звезды, но все равно видно, что ландшафт вокруг становится более голым, деревья пригибаются, опускаются на корточки и превращаются в корявые кусты, а кусты уже распластываются по земле и превращаются в мох. Потом все становится камнем, большими и причудливыми скалами.

Мы сейчас наверху?

Почти, господин.

Мы останавливаемся у поворота. Дверца отщелкивается и съезжает в сторону, я выхожу и смотрю на звезды. Глядеть вверх не обязательно, я просто смотрю вокруг. Холодно и абсолютно ясно, я вижу все больше звезд, каждая из них – это далекий искрящийся бриллиант, кажется, будто взорвался гигантский бриллиантовый череп и что этот взрыв из-за экстремально низкой температуры застыл и прекратился. Размытая, усыпанная звездами полоса Млечного Пути неподвижно висит поперек, как холодный лоскут дыма, оставшийся от взрыва. Я никогда не чувствовал себя маленьким, глядя на звезды, и сейчас