Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

заметна была деятельность, будто хотели удостоверить, что правосудие станет тем самым мстителем; но потом расследование замедлилось, а вскоре и вовсе замерло.

Но если правосудие и засыпает порой, рано или поздно оно пробуждается и требует наказания. Во время правления Директории убийцы семьи дю Птиваля тщетно укрывались от возмездия законного, юридического; суд общества, эта высшая палата, всегда заседающая для приговора неумолимого, уже называла убийц, обвиняемых слухами. Но такого суда было недостаточно.

Хотя после этого происшествия прошло три года, но как только префектом парижской полиции (Витри принадлежит к округу Парижа) стал Дюбуа, он тотчас занялся сбором необходимых сведений. Он потребовал от мирового судьи документов, которые должны были у него храниться. Судья умер, и в его канцелярии искали тщетно: там не оставалось ни малейших сведений об этом деле. Чрезвычайно изумленный, Дюбуа предположил, что протоколы следствия о вскрытии трупов и прочем перенесены в канцелярию уголовного суда или приобщены к бумагам публичного обвинителя. Он призвал к себе Фремена, главного архивариуса уголовного суда, и велел ему устроить тщательнейшие поиски во всех бумагах, относящихся к делу дю Птиваля. Но через несколько дней Фремен доложил, что об этом прискорбном деле нигде нет ни одной бумаги. Такая решительная пропажа всех бумаг давала повод к размышлениям ужасным и обвиняющим…

А теперь — последний акт всего этого беззакония. Тут и я сыграла активную роль.

Однажды я гостила у госпожи Бонапарт в Тюильри (это случилось вскоре после моего замужества). Тут же, в комнате, находился и Первый консул. Госпожа Бонапарт упрашивала его допустить к себе человека по фамилии Буа-Прео, которому, по словам ее, она обещала это. Она взяла Первого консула за руку и глядела на него с очаровательным умилением; в самом деле, она была добра в душе своей, и если не вмешивалась в ее добрые дела неисправимая ветреность, она стала бы благодетельницей многих.

— Я сказал уже, — возразил Бонапарт, — что не хочу давать аудиенции по делу дю Птиваля. Обвинения без доказательств, как бы ни были они с первого взгляда основательны, дают повод только к новым пересудам. Впрочем, — прибавил он, походив несколько времени в молчании, — вели впустить этого человека, только не сюда, а в ту комнату, — он указал на небольшую гостиную рядом. — Я будто прохожу к тебе, и это случится как бы нечаянно. Я обещал это Камбасересу, — сказал он Дюроку, с удивлением глядевшему на него. — Иначе нельзя.

Я хотела удалиться.

— Нет, нет, вы останьтесь, — сказал Первый консул. — Так нужно.

Я осталась. Бонапарт еще некоторое время побыл в спальне; между тем ввели просителя. Это был человек лет около пятидесяти, но еще приятной наружности и, как по всему было видно, порядочный. Он оказался родственником и другом дю Птиваля и молодого наследника этой несчастной семьи, которая требовала правосудия и мщения. Госпожа Бонапарт подошла к нему с выражением живого участия и едва успела сказать несколько слов, как Первый консул вышел из спальни. Жозефина представила своего протеже, и тот сразу вручил Бонапарту записку о деле. Мне показалось, что записка была написана мелким почерком и занимала много страниц. Первый консул взял ее и прочел быстро, но явно со вниманием. Я знала от Жозефины, что речь идет об убийстве семьи дю Птиваля, и потому обращала особое внимание на все, что видела и слышала. Некоторое время Первый консул просматривал поданную ему записку, а потом сказал Буа-Прео:

— Дело это щекотливое, сударь. Оно ужасно, и это еще больше увеличивает затруднения. Вы обвиняете одними доводами морали, но для суда закона этого мало. Иное дело — для суда общественного мнения.

Говоря это, Первый консул ходил, по привычке своей, с Буа-Прео по комнате, сложив за спиной руки. Не знаю, что сказал ему проситель, но он возразил:

— Знаю, знаю! Но где доказательства? Доказательства тут необходимы.

— Конечно необходимы, — сказал Буа-Прео, — но я думаю, как и все родственники и друзья несчастных жертв, что если вы, глава Франции, захотите взять на себя мщение, оно будет совершено.

Первый консул усмехнулся:

— Вы полагаете меня сильнее, чем я есть, и даже сильнее, чем я хочу быть! — возразил он. — Да если бы я и имел столько власти, то не употребил бы ее во зло. Существует правосудие. Почему вы не требуете его? Что касается меня, я не в силах помочь вам в этом деле. Очень сожалею об этом.

Первый консул поклонился Буа-Прео, и тот понял, что визит его окончен. Он двинулся к выходу с печальным видом, и, вероятно, Бонапарт заметил это, потому что сказал ему, когда тот был уже в дверях:

— Повторяю, я истинно сожалею, не имея возможности помочь вам в этом, тем более что…

Но, как бы опасаясь высказать свою мысль до конца, он вдруг умолк, взял с камина записку, поданную ему Буа-Прео, и хотел отдать ее ему обратно.

— Покорнейше прошу вас, генерал, оставить ее у себя, — сказал Буа-Прео.

Первый консул нахмурился и, все еще держа руку протянутой, смотрел на просителя с выражением нетерпения.

— Я имел честь вручить вам не просьбу, — прибавил Буа-Прео, — это описание несчастного происшествия, только немного подробнее газетных описаний.

Первый консул помедлил секунду, потом снова положил бумагу на камин и, с приятною улыбкой поклонившись, заметил:

— Очень хорошо, я принимаю это как описание.

Проситель ушел. Первый консул опять взял записку и в этот раз прочел ее с величайшим вниманием. Читая, он ходил по комнате, и по временам у него вырывались слова, показывавшие глубокое негодование.

— Это позор! — сказал он наконец. — Поверят ли внуки наши, что французы зарезали французов в одном лье от Парижа и преступление осталось без кары?! Это ужасно! Это невероятно!.. Полиция была глупа, по крайней мере, если не виновна! Дюбуа не так бы действовал… хм!.. — промолвил он и вышел, сильно хлопнув дверью.

Глава XXIV. Военные победили — возвращение порядка и общей безопасности

Зима 1800 года оказалась чрезвычайно блестящей в сравнении со всеми предшествовавшими. Общественное доверие возвращалось; все глядели на Бонапарта, и это был взгляд привязанности к нему. Какую будущность приготовлял он себе! Сколько препятствий низверг! Как любили его… Да, его любили тогда, любили почти везде, а где не было любви, там были удивление или доверие. Эмигранты возвращались во множестве. Он обходился с ними удивительно хорошо, и если случались какие-нибудь отягощающие притязания со стороны Фуше, то, обращаясь к Первому консулу, быстро получали справедливость. Я говорю сущую истину.

Знаю, что найдутся люди, которые, читая мою книгу, бросят ее с досадой; но,