Галерея женщин - Теодор Драйзер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что касается ее второго пророчества… Хотя нет, это подождет. Сперва я хотел бы немного углубиться в историю Гифф и рассказать все, что мне удалось самому по крупицам выведать у нее или узнать от разных друзей, которых я к ней посылал. В пору нашего знакомства она жила на пятом этаже старого, обветшалого доходного дома на Седьмой авеню, между Двенадцатой и Тринадцатой улицами. Мерзкой нью-йоркской зимой ее крохотная холодная комната обогревалась керосиновой печкой. Между прочим, тогда ей уже стукнуло пятьдесят. И ни души вокруг – ни друзей, ни родных. И твердо рассчитывать она могла только на заработки подавальщицы в дешевом кафе. Но никому из знакомых мне Мидасов не дано было принимать жизнь с таким несокрушимым доверием и уж тем более с таким спокойным осознанием своей зависимости от других, даже если бы к их порогу свезли все золото мира. С годами я начал постигать, что не все дается людям за деньги.
Как я уже говорил, у Гифф было сильно развито религиозное чувство, и в дополнение к основному доходу официантки в одном из заведений тогдашней сети закусочных под общим названием «Кодингтон» (или что-то вроде того) она немного подрабатывала игрой на органе в соседней церкви, к которой прилепилась вскоре после переезда в Нью-Йорк. Церковь объединяла членов какой-то независимой миссионерской общины, провозгласившей себя то ли «Звездой надежды», то ли «Открытой дверью», точно не помню. Гифф играла на органе примерно так, как играла бы в своем заштатном городке героиня Лоры Джин Либби, – на слух подбирая мелодию, медленно, торжественно и задушевно: смесь гимна и песенки про милый отчий дом[23]. По субботам и воскресеньям достойный пастор предпочитал игру другого, чуть более умелого органиста, отводя Гифф только среды и пятницы. За каждое выступление она получала аж двадцать пять центов. Что за гонорар, спросите вы. Я и сам никогда не мог этого понять. Возможно, святой отец полагал, что ее безотказность и преданность чего-то стоят, а двадцать пять центов – ровно настолько больше, чем ничего, чтобы казаться чем-то. Апропо: по праздникам Гифф гадала на церковных ярмарках – за десять, двадцать пять, пятьдесят центов с носа, в зависимости от публики, но всю выручку отдавала церкви, повышая свои шансы получить не сейчас, так потом, не на земле, так на небе сладкий пирожок[24].
На каком-то этапе своей чрезвычайно скромной карьеры Гифф не только раздобыла маленькую, завалящую арфу, от которой сама приходила в безумный эстетический восторг, но и научилась играть на ней, вернее, с грехом пополам наигрывать знакомые мелодии. Позже она призналась мне, что молит Бога послать ей арфу побольше: сидеть за полноразмерной арфой, задумчиво перебирая струны, – ее давняя мечта. Это было бы так артистично, так аристократично! И когда я счел своим долгом заметить, что она и с нынешним своим инструментом прекрасно смотрится, то в ответ услышал: «Да, конечно, но настоящих леди всегда изображали с большой арфой, это намного красивее и благороднее» (и музыка тут ни при чем, добавил я про себя). Со временем, после усердных молитв, ценой немалых жертв и ухищрений со стороны Гифф – в ущерб желудку и легким, и без того нездоровым, – Господь таки послал ей арфу среднего размера и неописуемой красоты, по собственному ее выражению. Да, всемилостивый Господь внял ее мольбам (такое случается) и в конце концов направил ее стопы туда, где она обрела желаемое, – в старую аукционную лавку: там в пыльном углу Гифф и углядела свою арфу. Не то за одиннадцать, не то за пятнадцать долларов, если я правильно помню, ей позволили забрать сей редкостный экземпляр, чтобы, очистив его от грязи и заново позолотив, явить себя миру в артистическом всеоружии. С тех пор я часто думал, что ее необычайная слабость к этому инструменту диктовалась, вероятно, той же эксцентричной тягой к изысканным и дорогим вещам, каковой только и можно объяснить горностаевую горжетку и боа из перьев. Откуда могло взяться это неодолимое желание? Ответ один: оно было органически присуще ей как отголосок той эпохи – или того душевного строя, – когда законодателем вкуса для всех американских леди был «Дамский альманах Годи»[25].
Стоит ли говорить, что все это никоим образом (ну разве только в крайне уклончивой, завуалированной форме) не было связано с сексом и законом воспроизводства жизни. В свои пятьдесят Гифф оставалась образцовой девственницей и скромницей с чистой, невинной, голубиной душой. Изучив ее вдоль и поперек, я мог поклясться, что малейший крен в разговоре по направлению к неблаговидной подробности существования всего живого тотчас же отразится на ее морщинистом лице трогательным румянцем – не от возмущения, о нет! Краска к ее щекам приливала единственно от девичьей стыдливости.
Однажды Гифф поведала мне, как начала гадать. Дело было так. Еще в Канаде, до переезда в Соединенные Штаты, она пыталась увидеть что-нибудь на дне своей чайной чашки, насмотревшись на других, которые таким способом предсказывали ей ее судьбу. Постепенно Гифф стало казаться, будто она и впрямь видит множество разных вещей: идущих куда-то мужчин и женщин, летящих птиц (она уже знала, что это к счастью), равно как и менее благоприятные приметы: черную лошадь, которая символизирует болезнь или смерть; железнодорожные рельсы – путешествие по земле; лодку на волнах (или без волн) – путешествие по воде и так далее. Всего не перечислишь. Можете сами изучить ее предсказания и дополнить список.
Вскоре Гифф обнаружила, что людям нравится слушать о том, что ждет их впереди, и не важно, правду им говорят или нет. По прошествии некоторого времени, пока Гифф гадала совершенно даром, скорее из интереса, ей все чаще начали сообщать, что ее предсказания сбываются. И кое-кто из благодарных счастливчиков по доброте душевной давал ей монетку достоинством десять или двадцать пять центов. Так в сознании Гифф, которая всегда тяжело работала, чтобы свести концы с концами, и при этом вечно
