Новый Мир ( № 12 2009) - Новый Мир Новый Мир

По поводу сочетания Ахматова — Зощенко, это так и вышло, в 1945 году, до Жданова. Мой собеседник был Вл. Орлов4: я спросил, кто жив, кто помер — ничего не знал. Он заговорил об Ахматовой — это было естественно, — но тут же в Лавке Писателей, в коридоре, болтая с Рахлиным5 (книгопродавцем), сидел длинный, желтый, больной Зощенко: и меня ему и представил. Поэтому он — как тоже эвакуированный из Ленинграда, тоже знаменитый, на Западе известный и т. д. — вероятно, поэтому — был «пристегнут» к имени А. А.: они были, может быть, единственные ленинградские писатели, имена которых были известны за границей. Уверяю Вас, что именно так это было; хотя я прекрасно понимаю, отчего Вы в этом усумнились.

Еще одно: в моей статье о Пастернаке и А. А. (надеюсь, что книжка6 до Вас дошла? на всякий случай я Вам еще экземпляр пошлю, через Э<ткинда> или кого-нибудь другого — почта наша очень ненадежна!) — но в статье в T.L.S. — или N.Y.R.B.7 — я дал более точное описание — я это хорошо помню — телефонного разговора с А. А. в 1956-ом году. Версия, которую А. А. Вам передала, меня, конечно, немного задела: уверяю Вас, что то, что она Вам рассказала, вероятно, было связано с тем, что я на самом деле в этом же (а не только в «прошлом») году женился: как Вы знаете, я сыграл — нечаянно — символическую роль в ее «Поэме без Героя» — и факт, что я самым обыкновенным, обывательским образом взял да женился, ее обидело,

в Оксфорде она отнеслась к моей жене очень и очень холодно: в ее присутствии она гордо молчала: говорила со мной только наедине. Я понимаю, что я не понял ту честь, которая в «Поэме» на меня была возложена — А. А. была глубоко разочарована, даже, может быть, почувствовала известное негодование — иначе я не могу себе этого объяснить.

Поклонитесь, пожалуйста, Елене Цезаревне от моего имени. И если это Вас не слишком утомляет, напишите мне, как-нибудь, опять — Вы себе не представляете какое это для меня — оторванного от всего русского — удовольствие — и простите за это неуклюжее письмо

Ваш с искренним уважением и admiration8.

Isaiah Berlin

1 Lydia Tchoukovskaia. Entretiens avec Anna Akhmatova. Paris, Albin Michel, 1980 (Лидия Чуковская. Беседы с Анной Ахматовой. Париж, «Албин Мишель», 1980) (франц.)

2 воплощение (англ.).

3 Английский перевод второго тома «Записок...» не опубликован до сих пор.

4 Владимир Николаевич Орлов (1908 — 1985), литературовед, специалист по творчеству А. Блока.

5 Геннадий Моисеевич Рахлин — директор книжного магазина «Лавка писателей» в Ленинграде. Подробнее о нем и о последствиях его встречи с Берлином см.: «„И это было так”. Анна Ахматова и Исайя Берлин». СПб., «Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме», 2009, стр. 11 — 14, 89 — 94.

6 И. Берлинупоминаетосвоейкниге «Personal Impressions», кудавходятего «Meetings with Russian Writers…» («Встречи с русскими писателями….») (о книге см. также примеч. 7 к письму 8).

7 Сокращены названия газет: английской «TimesLiterarySupplement» и американской «New York Review of Books». Речь идет о статье «Conversations with Akhmatova and Pasternak» («Беседы с Ахматовой и Пастернаком» (англ.); см. примеч. 4 к письму 8.

8 восхищением (англ.).

st1:metricconverter productid="11. Л" w:st="on" 11. Л /st1:metricconverter . К. Чуковская — И. Берлину

27 февраля 1982. Москва

27/II 82

Москва

Dear sir Isaiah!

Сегодня у меня праздник: я получила Ваше письмо от 16/17 июня 81 года1.

В Вашу оценку моей книги об А.А. я не могу верить. Вы заражены чисто-пастернаковской щедростью. Но как бы там ни было, моя книга полюбилась Вам. Значит

     стоило жить

И работать стоило2.

Я никаких отзывов о ней не читала. Здесь — пятью хлебами накормить тысячи! Все ее от меня требуют, а у меня ее почти нет.

Там она есть, но вряд ли кому-нибудь нужна. Здесь нужна многим, но ее нет.

Другие работы помешали мне как следует приняться за 3-й том (1962—66). Он будет трудный. Дело Бродского — раз! Подготовка к печати «Бега времени» (ведь готовила «Бег» по просьбе АА — я) — два! Реабилитация Сталина — три!

Когда я снова вернусь к Ахм<атовой> (а пока я занята главным образом книгой о моем муже, физике М. П. Бронштейне, погибшем в 37 году; печатать ее не собираюсь, а написать обязана), когда я вернусь к Ахм<атовой>, к своему 3-му тому — то одной рукой буду восстанавливать «Записки» и комментировать их, а другой — опровергать «Вторую книгу» Н. Я. М<андельштам>. Вы — да и не Вы один! — эту даму и эту книгу почитаете; мне же предстоит нелегкая задача вычерпывать оттуда реки лжи и сокрушать горы хлестаковщины и хамства. Вы пишете: книга Н. Я. М. «злая» (что, впрочем, вполне естественно). Злая — пусть злая; до гнева или негодования такому мелкому существу, как НЯМ, естественно, не дорасти. Беда не в злобности, а в лживости. Искажены факты, события, характеры и судьбы людей. А каков тон! Быть может, в переводе на другие языки развязность и наглость интонаций и словаря стираются, но по-русски — хамство сочится из каждой строки. Недаром НЯ написала «Вторую книгу» после смерти АА. Ахматова была к жене Мандельштама безусловно привязана, трогательно заботилась о ней, но ее литературными суждениями не интересовалась ничуть; первую ее книгу («Воспоминания»), которая на мой взгляд обладает достоинствами, просто не пожелала читать3, а после «Второй» спустила бы НЯ с лестницы — прежде всего за ее тон и уж конечно за надругательство над всеми ее, ахматовскими, друзьями.

Ведь право может только хам

Над русской жизнью издеваться —

написал Александр Блок4. «Вторая книга» НЯМ как бы протестует против бесчеловечья; но сама заражена им, объята им, пылает им; хамство — ведь это тоже своего рода «лицо бесчеловечья».

В отчаянье думаю, что на основе этого вранья и этой издевки пишутся диссертации, что на «Вторую книгу» ссылаются, ей верят… Искажены там и главные персонажи: О<сип> М<андельштам> и А<нна> А<хматова>…

У Ахм<атовой> есть стихотворение «Нас четверо» («Комаровские наброски»): она имеет в виду О<сипа> М<андельштама>, М<арину> Ц<ветаеву>, Б<ориса> П<астернака> и себя. Как-то НЯ там не упомянута. Но НЯ смело пишет: «нас было трое, только трое». Кого — нас? Олимпийцев! «Мы» — это она, НЯ, и два великих поэта.

Я жалею, что НЯ умерла и не прочтет моих опровержений. Но ничего не поделаешь: если бы я не отложила ее «Вторую книгу» — не был бы кончен мой 2-й том.

Вместе с Вашим драгоценным письмом я получила и оттиск «Promemoria»5. (Знаю что в Париж посланы Вами для меня Ваши 4 тома — но я не получила еще ни одного.Надеюсь — получу… Спасибо, спасибо!) Отрывок из Ваших воспоминаний — об Ахм<атовой> и Паст<ернаке> — я читала еще в английской газете. А теперь прочла всё по-русски, в переводе и под редакцией Флейшмана и Сегала. Гм. Перевод очень неровный, иногда удивляешься — что же с этими учеными людьми приключилось? Но это неважно. «Встречи с русскими писателями» очень удались Вам; ярче всех удался Пастернак, его речь, его облик — то, что еще не удавалось никому. (Кроме его самого: Вы читали переписку Б<ориса> П<астернака> с Ольгой Фрейденберг?6 Это поразительная книга — это выше, чем переписка Б<ориса> П<астернака>, М<арины> Ц<ветаевой> и Рильке — и вот там Б<орис> Леонид<ович> весь виден и слышен, весь звучит.) И у Вас — виден и слышен, хотя и не в такой полноте, разумеется.

Насчет АА и КИ вкралась в Ваш текст маленькая пустяковая ошибка: АА никогда не ехала вместе с КИ в Ташкент. Ехала она со мной, а К. И. был в это время уже в Ташкенте и встретил нас на вокзале7. Но это несущественно. У АА конечно были против К. И. в разное время разные неудовольствия по разным поводам. Лучше всего, мне кажется, относилась она к нему в самые последние годы. Он же всегда относился к ней с восхищением.

Недавно я окончила маленькую работу о Марине Цветаевой. Я встретилась с ней впервые — 26 августа 41 года; она покончила с собой 31 августа… Мы провели вместе полдня 27-го. Моя запись, сделанная через 3 дня после самоубийства, пролежала нетронутой — и неперечитанной! — сорок лет. Недавно мне попал в руки один неопубликованный документ, помеченный 26 августа 41 года, очень выразительный, и это побудило меня отложить другие работы и привести в порядок свою запись8.

Отнимут ли дачу — т. е. разорят ли музеи — Пастернака и КИ — неизвестно. Союз Писателей подал на нас и на сына Б<ориса> Л<еонидовича> в суд; собеседование с судьей уже состоялось; а дальше — дальше молчание и неизвестность. Число посетителей на обе дачи удвоилось. Многие плачут. Многие пишут во всякие инстанции. Многие — насчет КИ — просто не верят: «ведь 31 марта юбилей, столетие». Да, 31 марта юбилей. И очень пышный. И, как всегда, когда дело касается К. И., кроме казенных мероприятий чувствуется искренняя, истинная, никем не насаждаемая народная любовь к нему. Я часто и сильно ощущаю ее на себе. Вот адрес на одном письме из Сибири:

«Москва. Лидии Корнеевне Чуковской. Дочери доктора Айболита».