Новый Мир ( № 12 2009) - Новый Мир Новый Мир

Русский паломник на Восток пытался идти по английскому пути, но с оглядкой на французский. Практически или художественно-теоретически участвуя в завоевании Востока (в частности, Кавказа) во имя западной цивилизации, продвигающийся вслед за действующей армией русский паломник (прежде всего в лице Пушкина) оглядывался, не оказался ли он невзначай по ту сторону границы, вне системы ценностей христианской Европы [4] . И до Петра I влияние турецкого костюма на русскую одежду, как отмечает историк моды А. Васильев, было колоссальным [5] . Боярский костюм всецело зависел от оттоманского двора. Именно оттуда — из Константинополя — к нам приходили ткани: атласы, бархаты, парчи. После Петра турецкий стиль пришел в Россию преимущественно через Европу, где приобрел популярность «турецкий романтизм». В XVIII веке, после Чесменского сражения, в моду вошел стиль «тюркери». В гардеробах появились тюрбаны, жилеты, многие аксессуары, шаровары, турецкие полоски — мода «на турецкое» сопровождалась развитием ориентальных мотивов в одежде. Когда дягилевский русский балет поставил «Шехерезаду» в 1910 году, русские вновь вспомнили о Турции: по дороге в Грецию Бакст проехал через Константинополь. В свою очередь, русские оказали влияние на турок позже, во время «белой эмиграции». Особенно это отразилось на женской моде. Именно русские беженцы открыли первые дома моды в Стамбуле.

На фоне общего оживления интереса к «Востоку» в культуре Серебряного века и приближения последней попытки решения «Восточного вопроса» с сопутствующими философскими спекуляциями (в центре которого — принадлежность Константинополя, так что русская Вавилонская башня явно имеет форму Галатской башни) поражает падение интереса к реальному Стамбулу в русской литературе.

После Пушкина, который в Стамбуле не был, но, называя город реальным, а не ностальгическим именем, написал два варианта исторически достоверного и пророческого стихотворения:

Стамбул гяуры нынче славят,

А завтра кованой пятой,

Как змия спящего, раздавят

И прочь пойдут и так оставят.

Стамбул заснул перед бедой, —

можно назвать только Ивана Бунина, который бывал в Стамбуле. (Разумеется, речь идет о литературе до галлиполийского исхода.)

В стихотворении Пушкина «Стамбул гяуры нынче славят» (1830, вариант — 1835) отражено жестокое подавление султаном-реформатором Махмудом II в 1826 году восстания янычар (что отчасти напоминало подавление Петром I восстания стрельцов). Однако последняя из приведенных строк обращена и в будущее раскинувшегося на двух континентах двуликого города, конфликты которого (между воображаемыми «востоками» и «западами», а также более реальными мировыми «Севером» и «Югом») сосуществуют в атмосфере «космополитической лояльности» (Э. Саид). Полуспящая змея продолжает потягиваться. Я позволю себе, после своей реальной встречи со Стамбулом, конкретизировать этот образ. Стамбул кутается в константинопольские стены Феодосия II как Лаокоон в объятия своих вечных, хотя и не всесильных именно ввиду этой своей вечности змей. Так современный философ балансирует на грани пространства и времени, пытаясь определить, какая из этих категорий в большей степени выражает жизнь, какая — смерть. Так практически любой современный человек балансирует в жестких объятиях обстоятельств и на грани своей идентичности — политической, классовой, расовой, этнической и даже половой.

София-лаокоониха

Согласно одной версии античного мифа, Лаокоон гибнет за свои в общем-то не столь уж и авторитетные для соотечественников предостережения осажденным троянцам по поводу пагубности введения в город Троянского коня.

По другой — прорицатель был наказан Аполлоном за кощунственное по форме (в храме самого Аполлона) нарушение обета безбрачия гибелью только сыновей, а сам остался в живых, чтоб вечно оплакивать свою судьбу. Лаокоон, каким он предстает в известной мраморной скульптурной композиции трех родосских скульпторов — Агесандра, Полидора и Афинодора, словно бы исполняет

трагический танец со змеями-покрывалами.

В России, начиная с фольклорных истоков, сложилось совершенно бескомпромиссное в своем негативизме отношение к змеям (нет ничего подобного литовской сказке «Ель — королева ужей»). Герб Третьего Рима — святой Георгий, пронзающий копьем змея. Итоги же не столь однозначного петербургского змееборчества лучше всего подвел Иннокентий Анненский:

Уж на что был он грозен и смел,

Да скакун его бешеный выдал,

Царь змеи раздавить не сумел,

И прижатая стала наш идол.

От «Медного всадника» к национальному варианту легенды о медном змие — такова найденная мною у этих стен формула движения змееобразных «петербургского» и «московского» текстов по извивающемуся в боевом, согласно новейшим интерпретациям, танце гопак телу России. Однако все по порядку.

Приземлившись поздно вечером в аэропорту имени Ататюрка, миновав на автобусе местность, называемую когда-то трепетно звучащим для памятливого российского историософского уха Сан-Стефано (сейчас — в черте 20-миллионнного Стамбула), я разместился в отеле «Erez», что в районе Лалели, который назван так в честь знаменитой мечети. В 1990-е челночные годы этот район мог претендовать на звание административного округа Москвы гораздо в большей степени, чем Севастополь, по внутренне-геополитической версии градоначальника Третьего Рима Юрия Лужкова, но сейчас челноков с баулами здесь не так много, хотя взгляд время от времени и натыкается на перегруженных и товаром, и собственной плотью лаокооних. Место примерно на полпути между Айя-Софией и стенами Феодосия, манившими меня с детства, с тогда еще прочитанных описаний штурма Константинополя в мае 1453 года, ровно за 500 лет до моего появления на свет. Была еще одна манящая цель при выборе первого моего стамбульского маршрута: подворье Вселенского патриарха (мой стамбульский дебют пришелся на Рождество). В результате выбор был сделан в пользу Святой Софии, и он оказался выбором в верном (концептуально для этого моего путешествия верном) направлении.

На месте Святой Софии, как нередко бывает с христианскими святынями, в языческие времена тоже было капище — по всей вероятности, храм Артемиды. Что же касается самой Софии, то сохранившаяся до наших дней церковь Божественной Мудрости — третья по счету. Первую заложил около 330 года сам основатель новой столицы Константин Великий (от нее не осталось ни одного бесспорного фрагмента). Она была освящена в 360 году, но через 44 года сгорела. В 415 году Феодосий II построил на этом же месте новый храм. Но и тот был разрушен в 532 году во время восстания Ника (крупнейшего народного выступления в истории Византии). Жестоко подавив это восстание (истребив около 35 тысяч на располагавшемся неподалеку Ипподроме), за дело взялся тот, при котором Византия вышла на пик своего могущества, — Юстиниан. София стала во многих смыслах храмом-собирателем. Для строительства были привезены остатки многих монументальных сооружений древности Греции и Рима. Из храма Артемиды в Эфесе (того, что некогда был подожжен Геростратом) привезли колонны из зеленого мрамора. Мраморные плиты доставили из древних каменоломен Фессалии, Лаконии, Карии, Нумидии и со знаменитой горы Пентеликон близ Афин, из мрамора которой за десять веков до Айя-Софии был построен на Акрополе Парфенон — храм Девы Афины. Центральные — Императорские — двери, по преданию, сделаны из остатков Ноева ковчега. Юстиниан в тщеславном порыве решил было вымостить пол плитами кованого золота и даже все стены внутри храма намеревался покрыть золотом, но его все же отговорили от этого. Известь для храма разводили на ячменной воде, в цемент добавляли масло, а для верхней доски патриаршего престола был создан материал, которого до того не существовало: в расплавленное золото бросали драгоценные камни — рубины, сапфиры, аметисты, жемчуга, топазы, ониксы. Полностью секреты строительного раствора разгадать не удалось, но налицо вещественное выражение исторического ритма — сначала византийская плоть впитывает золото и драгоценности, потом их оттуда варварски выковыривают завоеватели.

Работа, начатая 23 февраля 532 года, продолжалась 5 лет и 10 месяцев.

«Я превзошел тебя, Соломон!» — по окончании работ воскликнул Юстиниан (называвший, кстати сказать, свою столицу Новым Иерусалимом, а не Римом, — и не только он один [6] ). 916 лет София была главной церковью православного мира. В 1453 году взявший Константинополь султан Мехмед II Завоеватель повелел превратить собор в мечеть, каковой Айя-София была 481 год. В 1934 году по указу вождя новой, светской Турции Кемаля Ататюрка Айя-София была секуляризована и превращена в музей. Началась не лишенная идеологических коллизий реставрация. Для того чтобы обнаружить и восстановить испорченную или закрашенную христианскую мозаику и иконы, реставраторы шли и на разрушение некоторых исторически важных элементов исламского искусства, в целом пытаясь сохранить баланс между обеими мировыми культурами.