Тудор Аргези - Феодосий Видрашку
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Моя душа хранит с минувшим связь, я вижу прошлое за слоем ныли… Во мне веков останки опочили, меня об этом не спросясь. Так, некогда поверженные ниц, в слепой земле, беспамятством объятой, лежат вповалку груды древних статуй, и дремлет множество гробниц. Там эпитафий гул разноязыкий и надписей давно затихший зов. Там время отделилось от часов, как легкий запах — от гвоздики. Но чей-то голос, немоту сломив, врывается в наш говор повседневный, и этот голос, медленный и древний, опять во мне сегодня жив. Внезапно наступает пробужденье, с далеких тайн срывается покров. И вижу я основы всех веков и бодрствую на крайней их ступени».
Аргези бодрствует и борется «на крайней ступени веков», он срывает маски со всяких лицемеров, лжепатриотов, за душой у которых нет никаких чувств, кроме единственного — жажды наживы. Ведь произнесение звонких слов о «патриотизме» не требует от политиканов ни особых знаний, ни затрат, ни усилий — кричи погромче. И польза может получиться немалая. К тому же так приятно видеть себя в роли борца за народные интересы. У таких «патриотов» на языке певучие слова о любви к родине, к ее прошлому и предкам, а в голове — расчеты, как бы получить от этого максимум пользы для себя. Иные «зеленые румыны» напоминали Аргези «преданных» родственников, приходящих на кладбище поклониться предкам и тут же прикидывающих, за какую цену можно загнать их дорогие надгробия.
В нескольких номерах нового выпуска «Записок попугая» 1937 года Аргези тщательно и аргументированно анализирует творчество Йорги и показывает, как он еще с первого десятилетия века стремился выдавать себя за апостола всех румын, на какой бы точке земного шара они ни проживали.
Против йоргизма выступали не только Аргези, Кочя, Галактион. Позиция Йорги в. трактовке истории, его анализ литературного и культурного движения вызвали протест многих. Говоря о том, что Йорга действительно человек большой культуры, неуемной энергии, неутомимый, фантастической дотошности исследователь, Иларие Кенди, признанный авторитет в литературной критике, отмечал еще в начале века, что действия человека определяются не только его культурой, но и его характером, умением владеть своей образованностью и применять ее на благо людям. Отдавая должное заслугам Йорги в создании ряда работ по общей истории мировой цивилизации, критик отмечает, что было бы гораздо полезнее, если бы Йорга ограничился только исследованием прошлого, «замкнулся бы в башне древних мыслей и древних слов. Тогда он был бы сегодня уважаемым ученым, а авторитет его был бы непререкаем».
Йорге показалось же, что этого ему недостаточно. «И он, — пишет Кенди, — вышел на шумную дорогу, невозможную без принципиальных и личных уступок, на проторенную стежку тех, которые стремятся к одному-единственному — во что бы то ни стало достичь гребня. И тут начинаются ошибки… Но проходит не так уж много времени, и мы видим эластичного Йоргу, видим его, отправившегося в поход с барабаном в поисках единомышленников, он вербует союзников из среды провинциальных ничтожеств, объезжает соседние страны, стараясь произвести как можно больше шума вокруг своей персоны… В литературе вообще и в литературной критике в частности он так и не сумел сказать нового слова. И постепенно вокруг «апостола» образовался вакуум… Он еще попытается некоторое время напускать на себя вид титана, которого мучают великие заботы народа, прольет еще несколько фальшивых слез над несчастной жизнью крестьян, нападет на тех, которых когда-то хвалил, и похвалит тех, которых оскорблял… до тех пор, пока обстоятельства снова не вынудят его признать, что все его усилия были напрасными».
Все это было сказано о Йорге человеком беспристрастным и честным. Йорга никогда до этого не критиковал Иларие Кенди, поэтому не мог сказать, что тот сводит с ним счеты. В 1912 году Кенди умер и, естественно, не смог, увидеть последующих шагов профессора. Но предвидения Кенди сбылись. Аргези, анализируя дальнейшую эволюцию Йорги, показывает, что позиция этого ученого может поставить его «во главе всех националистических групп Румынии». Среди этих групп были и такие, программа которых лишь отчасти совпадала с программой Йорги. В Румынии начался дикий антисемитизм. Йорга признавал любые выступления против евреев нормальными, а еврейские погромы «непреступными». Что же касается открытых фашистов из партии его бывшего союзника Кузы и поэта Октавиана Гоги, а также железногвардейцев, то Йорга не был согласен с ними, и это решило его дальнейшую судьбу. Тудор Аргези делает последнюю попытку уговорить Николае Йоргу идти вместе со всеми прогрессивными силами против надвигающейся опасности фашизма. Он еще верит, что этот человек опомнится. «Йди с нами, Николае Йорга, — звал Тудор Аргези. — Иди с нами, со всеми писателями, приди к нам, и пойдем вместе хотя бы в этот последний, двенадцатый час. Объединим в этот предзакатный час свои души, освежим их новым светом, объединим, сольем воедино наши перья перед надвигающейся темнотой».
Этот здравый голос не был услышан.
5
В начале 1938 года король Карол II установил свою личную диктатуру. Были запрещены прогрессивные газеты, ужесточена цензура. Прекратился выход и «Записок попугая».
За время королевской диктатуры с февраля 1938-го по сентябрь 1940-го сменилось шесть буржуазных правительств. Они выражали интересы капитала, и вся их политика была подчинена этим интересам. Не могло уже быть и речи о демократических свободах, усиливалась эксплуатация трудящихся, законодательство подгонялось к нуждам промышленной, банковской и торговой буржуазии.
Своеобразным откликом на эту правительственную чехарду, на погоню буржуазии за правителем, который бы устраивал всех, стала «Хора для парней», написанная Аргези в духе народных частушек, которыми сопровождается любой быстрый, молодецкий румынский танец с припевками.
«Неким царством. — вот так так! — правил некогда дурак. Би-би, ба-ба, ли-ба, ла-ба… А кто не был дураком — оставался босиком. И~ха, па-па, па-па, и-ха…»
Тудор Аргези знал, что давно уже была запрещена издаваемая «красным принцем» газета «Колокол». Но при встрече он дал Скарлату Каллимаки стихотворение о Дыбе-воеводе со словами:
— Может быть, ваша царская кровь подскажет, как пристроить это сочинение куда-нибудь. Оно весьма ко времени. Король обрадуется.
«Слава, слава Владу-воеводе, в мире утвердившему покой и лад! Слышен лист, дрожащий в чистом небосводе, на земле бояре как листва дрожат. Он большой мыслитель, Влад непобедимый, гуманист деяньями и душой, он сажает на кол бояр любимых, зад соединяя с головой. Дорогим боярам приготовив свечку, он от христианства не отошел — ставит в церкви свечи в честь жизни вечной, каждому
