Сыновья - Пэрл Бак

Так прошел месяц и более того, и Ван Тигр ждал день за днем в своей палатке, но никто не выходил из осажденного города. И он ждал еще двадцать дней, и терпение его истощилось, и люди его тоже устали ждать, но враг был стоек попрежнему, и если они переходили через ров, то с городских стен попрежнему раздавались выстрелы. Ван Тигр сильно этому дивился и говорил в гневе:

— Что они могут там есть? И как у них достает еще сил держать оружие!

А Ястреб, стоявший рядом, сплюнул на землю, восхищаясь такой доблестью врага, и, вытирая рот ладонью, сказал:

— Теперь они, должно быть, переели и собак, и кошек, и всякую тварь, даже крыс, какие водились у них в домах.

Так шли дни за днями и осажденный город не подавал никаких признаков жизни до тех пор, покуда второй месяц лета не подошел к концу. И вот как-то утром Ван Тигр вышел из своей палатки, как выходил каждый день посмотреть, нет ли какой-нибудь перемены, и увидел, что белый флаг развевается над северными воротами, против которых был разбит его лагерь. Спеша от волнения, он приказал одному кз своих солдат тоже выкинуть белый флаг и ликовал, думая, что осаде пришел конец.

Тогда северные ворота приоткрылись слегка, лишь настолько, чтобы пропустить одного человека, и снова закрылись, и слышно было, как скрипят железные засовы. А Ван Тигр смотрел, затаив дыхание, с другой стороны рва, где находился его лагерь, и видел, что к нему медленно идет человек, неся белый флаг на бамбуковом шесте. Тогда Ван Тигр велел людям выстроиться в ряд, занял свое место позади них и стал дожидаться посланного, и тот закричал, подойдя настолько близко, что его можно было слышать:

— Я пришел говорить о мире, мы дадим тебе денег, отдадим все, что у нас есть, если ты уйдешь отсюда с миром.

Тогда Ван Тигр засмеялся своим беззвучным смехом и сказал, издеваясь:

— Не думаешь ли ты, что я пустился в такую даль только ради денег? Деньги я могу достать и в своих владениях! Нет, ваш военачальник должен сдаться мне, потому что мне нужен этот город и эта область! Она должна стать моей.

Тогда посланный оперся на бамбуковый шест, взглянул на Вана Тигра со смертною тоской и сказал умоляюще:

— Сжалься и уведи своих людей!

И он простерся ниц перед Ваном Тигром.

Но Ван Тигр чувствовал, что гнев поднимается в нем, как бывало всегда, когда ему противоречили, и, разгорячившись, крикнул:

— Я не уйду, пока земля эта не станет моей!

Тогда посланный встал и, гордо подняв голову, ответил:

— Что ж, оставайся здесь хоть всю жизнь, мы выдержим осаду! — И не говоря больше ни слова, повернулся к городским воротам.

Тогда Ван Тигр почувствовал, что великий гнев по-старому поднимается в нем, и сказал, что удивляется, как мог его дерзкий враг прислать такого неучтивого вестника, который не соблюдает необходимых правил учтивости, а про себя подумал, что не видывал более наглого юноши; и чем больше он думал, тем больше гневался, и неожиданно для самого себя, придя в ярость, приказал солдату:

— Возьми ружье и застрели его!

Солдат немедленно повиновался, и выстрел его был меток, юноша повалился лицом вниз на узком мосту, перекинулся через ров, уронив флаг в воду, и когда шест медленно всплыл на поверхность, белизну флага запятнала муть стоячих вод.

Ван Тигр приказал своим людям бежать вперед и принести тело, и они побежали бегом, боясь, как бы со стен не начали стрелять; но не раздалось ни одного выстрела, и Ван Тигр удивлялся, раздумывая, что бы это могло значить. Но когда убитого принесли и он лежал перед ним, а с лица его быстро сбегали живые краски, Ван Тигр удивился еще больше тому, что юноша не был истощен голодом. Ван Тигр захотел взглянуть на его тело и велел снять с него одежду; оказалось, что убитый не толст, но все же и не худ, и видно было, что он чем-то питался.

И Ван Тигр так был этим поражен, что на минуту растерялся и воскликнул:

— Но этот человек в теле! Что же они там едят, если столько времени держатся и не сдаются мне?

И выругавшись, он сказал:

— Что ж, и я могу просидеть здесь всю свою жизнь, так же, как и они!

И разгневавшись, он приказал солдатам с этого дня не отказывать себе ни в чем, и видя, как они берут товары у жителей городского предместья или у крестьян в той или другой деревне, он не останавливал их, как прежде, а когда крестьянин приходил жаловаться или кто-нибудь доносил на солдат, что они входили в чужой дом и делали, что не должно было делать, Ван Тигр говорил угрюмо:

— Вы и сами хороши, — это вы посылаете тайком продовольствие в город, а то чем же они там кормятся столько времени?

Но крестьяне клялись, что не посылают, и не один из них говорил жалобно:

— Не все ли нам равно, кто над нами поставлен, и неужели ты думаешь, что мы любим этого старого разбойника, который душил нас налогами и чуть не довел до голодной смерти? Господин, если ты будешь к нам милосерден и удержишь своих людей от худых дел, мы только порадуемся, если ты захватишь его место.

Но Ван Тигр становился все угрюмее по мере того, как лето подходило к концу, и проклинал мириады мух, заводившихся на кучах нечистот вокруг лагеря, оставляемых солдатами, и москитов, вылетавших из стоячей воды во рву, и, досадуя, вспоминал тот город, где были его дворы и где обе жены дожидались его, и, гневаясь непрестанно, он был уже не так милосерден, как прежде, — солдаты его творили беззакония, и он не удерживал их.

Ночь в это знойное время года была очень жаркая и светлая лунная ночь, и Ван Тигр расхаживал перед своей палаткой, ища прохлады, так как не мог спать. Он расхаживал один, если не считать телохранителя, который, зевая, шагал позади. Как и всегда, Ван Тигр не сводил глаз с городских стен, а они поднимались высоко, чернея в лунном свете, и казались несокрушимыми. И глядя на эти стены, он снова разгневался — правда, гнев никогда не остывал в нем за эти дни — и в ожесточении поклялся, что каждый человек и даже каждый ребенок в городе поплатится за тягости войны, которую он ведет. В эту минуту он заметил движущееся пятно на черной стене, оно было чернее стены и двигалось книзу. Он остановился, вглядываясь. Сначала он не поверил своим глазам, но чем дольше он вглядывался, тем яснее видел что-то маленькое и темное, ползущее точно краб среди сухих невысоких деревьев, цеплявшихся корнями за старую стену. Наконец он разглядел, что это человек. Да, человек добрался до самого низа, спрыгнул и вышел на лунный свет, и Ван Тигр увидел, что он машет белой тряпкой.

Тогда Ван Тигр приказал одному из солдат выйти навстречу, тоже с белым флагом, и привести этого человека к нему, а сам стоял и ждал, напрягая зрение и стараясь разглядеть, что это за человек. Когда его привели, он бросился к ногам Вана Тигра и начал биться головой о землю, прося пощады. Но Ван Тигр крикнул:

— Поднимите его на ноги и дайте мне взглянуть на него!

Двое солдат выступили тогда вперед и подняли человека с земли, и Ван Тигр принялся разглядывать его и, разглядывая, так разгневался, что клубок подкатился у него к горлу, потому что человек этот не умирал с голода. Да, он исхудал, почернел и высох, но не умирал с голода, и Ван Тигр заревел:

— Ты пришел сказать мне, что город сдается?

И человек ответил:

— Нет, начальник не хочет еще сдаваться, у него есть запасы, и нам, его приближенным, дают есть каждый день. Народ голодает, это правда, и пусть его! Но мы еще продержимся, пока с юга придет помощь, потому что мы тайком переправили через стену человека.

Ван Тигр почуял опасность и сказал с волнением, сдерживая гнев, как умел:

— Зачем же ты пришел, если не сдаваться?

И человек ответил угрюмо:

— Я пришел по своему почину. Генерал, которому я служу, поступил со мной очень дурно. Да, он человек мерзкий, грубый, дикий и невоспитанный, а я — благородной крови. Отец мой был человек ученый, и я привык к учтивому обращению. А начальник опозорил меня перед моими же солдатами. Многое можно простить, но нельзя прощать, когда тебя опозорили, — это оскорбление не только мне, но и моим предкам в моем лице, а ведь его предки, если он их знает, просто рабы перед моими.

— Но как же он мог тебя опозорить? — спросил Ван Тигр, втайне удивленный таким оборотом дела.

И человек ответил с угрюмой злобой:

— Он осмеял мое уменье владеть оружием, а я в этом искусен и попадаю в цель без промаха.

Тогда все стало ясно Вану Тигру: он хорошо знал, что насмешка и униженье могут породить величайшую ненависть в человеческом сердце, даже против друга, и опозоренный сделает все, чтобы отомстить, особенно, если он высокомерен и горд, каким и был с виду этот человек. И Ван Тигр сказал прямо:

— Скажи мне прямо, какая твоя цена?

Тогда человек оглянулся — кругом стояли телохранители Вана Тигра и прислушивались, раскрывши рот, — и прошептал, нагнувшись:

— Позволь мне пойти с тобой в палатку, и там я все скажу.