Секта-2 - Алексей Колышевский

– Я люблю, – очень твердо ответил он. – Мне кажется, что мы с тобой знакомы всю жизнь. Хотя я теперь и не знаю – это я тебя люблю или тот, кто во мне живет.

– Тем более надо сделать все, чтобы достать это копье и в конце концов стать каждому самим собой! Если, конечно… – Настю посетила какая-то неожиданная мысль, и она замерла на полуслове.

– Что «конечно»? Ты имеешь в виду, «если все это не часть какой-то очень большой игры, затеянной взрослыми пацанами»?

– Вот именно, – вздохнула Настя. – Но ведь у нас этот шанс единственный. Нельзя одному человеку жить с двумя душами.

– Нельзя. У меня порой такое чувство, что меня вот-вот разорвет пополам. Хотя мне иногда очень хочется забросить все к чертовой матери, и пусть оно катится, куда захочет. Не знаю, стоит ли ввязываться в это дело или послать все подальше и продолжать жить, как жил. Деньги же есть. Получается, что это твоего бывшего деньги. Нам с тобой хватит надолго, хотя, – пустился Рома в рассуждения, – смотря как тратить. Если, к примеру, по сто тысяч долларов в год, то хватит лет на…

– Да замолчи ты! Что за монолог рожденного ползать, который не может летать? У нас с тобой есть шанс начать совершенно другую жизнь. В ней вообще о деньгах не нужно будет думать! По-твоему, я не права? Пойми же, что я просто хочу помочь. Мне почти так же тяжело, но я не сижу дома и не пропиваю себя, оплакивая миражи былого. Мираж не в силах стать чем-то осязаемым, во всяком случае до тех пор, пока ты ничего не будешь знать о духовном мире и не научишься уходить в него всякий раз по собственному желанию. Меня безумно увлекает идея узнать про окружающий мир столько, сколько в состоянии будет вместить моя черепная коробка. Так что я собираюсь заняться каббалой всерьез и предлагаю тебе последовать за мной. Ты согласен?

Рома, который с сожалением расстался с возникшим в голове образом красивой жизни, тяжело вздохнул:

– Согласен, раз уж ты так настаиваешь. Глупо не принять предложение, тем более что мне после всего увиденного оно кажется разумным. А все-таки все вы ведьмы, Евины дочери.

– Да уж какие есть, – улыбнувшись, ответила Настя.

Часть III

Слуги дьявола

Тому теперь недели три, сошлися

К нам странники, да трое разных вер.

И спорили, и всяк хвалил свою,

Да таково ругательно и блазно.

Как улеглись, я тоже лег на одр.

И так-то у меня заныло сердце;

И мысленно я стал молиться Богу:

«Дай знаменье мне, Господи, какая

Перед тобой есть истинная вера?»

И не заснул – вот как теперь смотрю:

Вдруг в келью дверь тихонько отворилась,

И старичок такой лепообразный

Вошел и сел на одр ко мне и начал

Беседовать, да ладно так и складно,

Все хороши, мол, веры перед Богом;

Зрит на дела, мол, главное, Господь;

А что когда, мол, знать желаешь больше,

Так приходи к соборному попу…

И, как сказал он только «поп», – я вздрогнул.

Вскочил и крикнул: «Да воскреснет Бог!»

Он и пропал – ну, видел я, во прах

Рассыпался…

Москва

Лето 2008 года

Сенатор по фамилии Продан оказался сорокалетним человеком среднего роста, заросшим неряшливой бородой. Супермодного покроя костюм, как мог, скрывал недостатки его фигуры: брюшко величиной с небольшой арбуз, не в меру широкий зад и узковатые плечи. Рубашка была расстегнута на три пуговицы и являла миру сенаторскую грудь, отчаянно заросшую толстым черным волосом. Передвигался он в сопровождении троих хранителей тела, которые оставили его лишь перед входом в здание академии. Стоянка перед зданием оказалась буквально наводнена солидными автомобилями с номерами государственных серий. Настя, которая оставила свою «букашку» за шлагбаумом (совместно с Ромой они решили, что на первую встречу «к черту в зубы» девушка пойдет одна), подумала, что оказалась возле некоего правительственного заведения, и окончательно разуверилась в этом, лишь когда увидела вывеску перед входом: на белом фоне букву ивритского алфавита, похожую на ноль с палочкой. Больше никаких вывесок поблизости не было, и Настя, набрав в легкие побольше воздуха, как перед погружением, позволила раздвижным, непрозрачного стекла дверям поглотить себя и оказалась в вестибюле, где всех входящих встречал огромный, кисти известнейшего придворного живописца портрет Ельцина в полный рост, на котором ныне покойный президент был изображен облаченным в соответствии с масонским чином в регалии Мастера ложи. В свое время именно Ельцин приложил все усилия, чтобы выстроить это роскошное здание и придать академии статус привилегированного учебного заведения, замаскировав его под видом «Специального филиала Института повышения квалификации государственных служащих при Академии госуправления РФ».

Населяли вестибюль традиционные привратники, чьи функции с незапамятных времен изменились разве что в ту сторону, что теперь вместо открывания и запирания ворот им приходилось нажимать кнопку разблокировки блестящего турникета. Сенатор ждал Настю уже внутри, он протянул ей руку для рукопожатия, представился, назвавшись Аркадием, предложил пройти в зал собраний:

– Сегодня здесь особенный день. Приехал величайший из ныне здравствующих каббалистов и сейчас начинает мастер-класс для студентов академии. Я думаю, что недурно было бы, прежде чем мы с вами станем обсуждать будущую книгу, вам на этом мероприятии поприсутствовать. После будет легко понять то, о чем я стану говорить, мой, так сказать, творческий замысел. Не возражаете?

Разумеется, никаких возражений с Настиной стороны не последовало…

Оказалось, что зал был полон до краев, и во всем этом довольно обширном, мест на триста, помещении обнаружилось лишь два свободных кресла, в которые они и уселись. На сцене еще никого не было, если не считать предметов неодушевленных: стол, стул, два микрофона – один стоял на столе, другой, у края сцены, был закреплен на блестящей металлической стойке. Аркадий немедленно увлекся разговором с соседом, а Настя, понимая, что другого случая ей, возможно, и не представится, принялась осматриваться, глазеть по сторонам, и немедленно ей захотелось как минимум с кем-нибудь разделить собственное удивление, вызванное увиденным. А удивляться было чему, вернее, кому…

Итак, весь зал, что называется, под завязку, был буквально набит людьми известнейшими и значительнейшими в тех областях, что принято именовать государственным управлением и государственной политикой. Были здесь фигуры как совершенно публичные, ежедневно мелькающие в официальных новостных сводках, так и менее известные, но знакомые Насте по ее прежней работе журналиста: некоторые министры, их заместители, высший менеджмент так называемых «госмонополий». Пораженная этими многочисленными открытиями, Настя, с уже отчетливым головокружением от обилия и концентрации столь известных и значимых персон, заметила нескольких высших офицеров в штатских костюмах, чья принадлежность к различным силовым ведомствам также была ей прекрасно известна. Невероятным было само предположение, что все эти по-настоящему влиятельные, серьезные во всех отношениях люди соберутся вот так, в этом месте, для присутствия на более чем странном мероприятии. Объяснить все обыкновенным их любопытством было бы наилучшим и легким выходом, однако очевидно было, что все они здесь уже далеко не в первый раз, что стены эти для них привычны, обстановка ничуть не смущает и все они полны внимания, сосредоточенны и ждут появления некоей знаменитости, о которой Настя, к собственному не то стыду, не то счастью (она и сама не могла пока решить эту дилемму), и слыхом не слыхивала.

Меж тем вдруг, словно по мановению невидимой руки или по команде, также неслышимой, все присутствующие замерли, тела их словно окаменели. Лица этих людей, выражающие предел пристального внимания, в едином порыве оказались обращены к сцене. В воздухе повисло сильнейшее напряжение, которое с каждой долей секунды только усиливалось. Казалось, что еще немного, и произойдет нечто из ряда вон выходящее, что сам воздух, не выдержав колоссальных перегрузок, изменит состав, превратится в гремучий газ, который тут же и взорвется, уничтожив и небо, и землю, и всю породу людскую, доселе к подобным вещам относившуюся с прохладным недоверием. И вот на пике напряженной атмосферной густоты, когда дышать стало уже почти нечем, вдруг резко все изменилось: воздух сделался прежним, пригодным для жизни, и на сцене в одно неуловимое глазом мгновение появился не кто иной, как знакомый Насте старик из Сретенского переулка!

Он невероятно преобразился с той их первой встречи, когда она с легкой брезгливостью отметила про себя, что в старом его, немощном теле, в этой неизбежной дряхлости почти не движутся уже жизненные соки. Ей показалось тогда, что в нем словно отсутствует кровь, настолько он был бледен и тощ до такой степени, что казался невесомым. Сейчас же на сцене стоял крепкий пожилой мужчина лет семидесяти, с румяным лицом, заметно пополневший, и полнота эта шла ему чрезвычайно. Одет он был превосходно: черная пара (выступающие хрусткие манжеты схвачены серебристыми запонками от модного ювелирного дома), ботинки из окрашенной в черное крокодиловой кожи изумительной выделки и фактуры. Седая копна волос аккуратно уложена – ни следа прежнего хаоса. Борода, окладистая, широкая, словно лопата, и пышная, как свежая белая сдоба, лежала на груди, отливая серебром. И самое главное – руки! Вместо прежних, немощных и худых лапок, схожих с куриными, теперь это были руки здорового человека. Розовая кожа, аккуратные ногти, ни малейшего намека на синие хрупкие вены, узловатые фаланги пальцев и эти неопрятные спутники старости – леопардовые пятна на коже, утратившей за давностью лет и болезнями способность к правильной пигментации.