Лесные палачи - Валерий Георгиевич Шарапов

к Еременко, хотел было сказать что-нибудь ободряющее, соответствующее сложившейся обстановке, но в этот миг снаружи из-за косяка двери торопливо высунулась рука и метнула в их сторону гранату. Не успели щепки от стола и щебень, поднятые взрывом, упасть, как в дверной проем вначале гурьбой, а потом ручейком и поодиночке стали забегать бандиты. Они со злыми лицами кричали разные непотребные и обидные для советской власти слова, беспрестанно поливали смертоносным огнем и без того задымленное пространство помещения отдела внутренних дел.

— Ну теперь нам точно кранты, — невесело усмехнулся Орлов, но без видимого сожаления, как будто разговор шел вовсе не о них; он только крепче сжал рукоятку вальтера и негромко, упирая на твердое раскатистое «р», зло запел: — Если завтр-ра война… если вр-раг нападет… Если темная сила нагр-рянет…

— Как один человек… весь советский нар-род… — невольно подхватили грозными голосами Журавлев и Еременко, как-то сразу подобравшись, катая по-над скулами тугие желваки; черты их мужественных лиц обострились, став еще суровее, а над переносьями пролегли глубокие строгие складки, — за свободную Р-родину встанет…

Они с воодушевлением пели все громче и громче. Но с еще большим воодушевлением стреляли по бандитам, при этом понимали, что по большому счету от них теперь ничего не зависит. Хотя в душе, как и у каждого нормального человека, попавшего в самое даже безнадежное положение, слабо теплился робкий огонек надежды на благоприятный исход сложившейся ситуации.

В какой-то момент они вдруг услышали, как на улице отчетливо застучали два пулемета максим, которые могли находиться только у красноармейцев, расквартированных в усадьбе Селе-Лиде. Их мерный громкоголосый рокот был похож на родной говор самого близкого, любимого человека, как будто он им весело сообщал: «Я пришел! Я пришел! Я пришел!» Это была долгожданная весть о спасении, этакая нечаянная радость.

Националисты мигом прекратили стрелять, развернулись и овечьим гуртом, толкаясь, распихивая друг друга, кинулись назад. В этот раз дверной проем оказался для них слишком узким, создалась давка. Подстегиваемые выстрелами в спину, столпившиеся в дверях никак не могли протиснуться наружу, люди в панике метались в замкнутом пространстве вестибюля, натыкались на частые выстрелы и падали, сраженные пулями. Вскоре все было кончено, наступила оглушающая до звона в ушах тишина. О том, что здесь недавно находились живые люди, без слов говорили лишь мертвые тела, застывшие в самых нелепых позах.

— А что, братцы, поживем еще, — довольно сказал Еременко и как-то растерянно и беззащитно улыбнулся, словно не веря в то, что остались живы. Немного помолчав, уже твердо произнес, как будто поставил жирную точку: — Такие вот дела!

Орлов, ничего не говоря, обвел приятелей усталыми серыми глазами и, неожиданно легко вскочив на переруб, тяжелым шагом направился к двери, вытирая на ходу согнутой в локте рукой распаренное грязное лицо. Журавлев порывистым жестом, обрывая пуговицы, широко распахнул воротник исподней рубахи, чтобы вольнее дышалось, и тоже поднялся наверх. Потом подал дрожавшую руку Еременко, и они уже вместе пошли к выходу, зияющему пустым провалом. С улицы внутрь бил солнечный свет, в его лучах кружились мириады пылинок.

Они вышли на площадь. В голубом высоком небе блистало омытое дождем яркое солнце. Между неровной поверхностью булыжной мостовой стремительно бежали мелкие ручьи, пахло свежестью. Это то, что у них отложилось в памяти в первые секунды, как только оперативники вышли из темного, пропахшего пылью, дымом и порохом помещения.

Когда первое чувство обновленного восприятия жизни схлынуло, настоящая реальность предстала перед ними своей суровой стороной. По всей площади там и сям валялись трупы националистов, а те, кому удалось сохранить свои поганые жизни, стояли посреди площади с высоко поднятыми руками, окруженные плотной стеной из красноармейцев, вооруженных ППШ. Чуть далее, напротив закрытого на амбарный замок костела, стояла полуторка, вторая располагалась на противоположной стороне площади. Задние борта у машин были открыты, и оттуда грозно выглядывали тупорылые стволы пулеметов максим.

Перед входом же в отдел, на расстоянии нескольких шагов от порога, застыло отделение автоматчиков, настороженно ловя каждое движение, не доверяя наступившей тишине внутри здания. Позади них стояли с озабоченными лицами Эдгарс Лацис и капитан Блудов. У ротного на шее висел ППШ, который он все время поправлял, майор же держал в опущенной руке пистолет. Они о чем-то негромко разговаривали, поминутно бросая напряженные взгляды на вход.

Увидев вышедших на улицу Орлова, Еременко и Журавлева в одном нательном белье, которое по причине загрязненности одеждой можно было назвать разве что с большой натяжкой, офицеры оживились. Лацис торопливо пошел навстречу, пряча пистолет в потертую кобуру.

— Жи-вы-ие-е, — произнес он протяжным дрожащим голосом и, должно быть, сам застеснявшись проявления своих чувств, несколько раз смущенно кашлянул. Одна линза у его очков запотела от выжатой скупой слезинки. Лацис поочередно крепко обнял товарищей, с мужской теплотой и ласковостью похлопывая узкой кистью каждого по спине. — А мы уже и не надеялись, — признался он.

Подошел Блудов. Закинув автомат за спину, поздоровался со всеми за руку. Его рукопожатие было крепким и от души, что безо всякого сомнения говорило о том, что он тоже переживал за жизни оперативников, с которыми за это короткое время уже успел сдружиться.

— Я как красную ракету увидел, так сразу понял, что на вас эти бандюги напали, — сказал, улыбаясь, капитан.

— Какую ракету? — переспросил недоуменно Еременко.

— А Лацис разве вам ничего об этом не говорил? — в свою очередь переспросил Блудов и с осуждением поглядел на Эдгарса. — Мы тут с майором договорились, что если что случится в городке… А здесь частенько бывает, что лесные братья режут телеграфные провода, и тогда до нас уже не дозвониться… То он мне подаст знак красной ракетой. А сегодня мы как раз на стрельбище ехали… Вот и увидели мои парни знак беды… Одним словом, вовремя мы подоспели.

— Это точно, — сказал Орлов и, вдруг спохватившись, взволнованно завертел по сторонам головой, выискивая глазами кого-то, а через минуту уже упавшим, осекавшимся от досады голосом спросил: — Что-то я не вижу наших арестантов… ни Дайниса, ни Каспара и ни их командира… безрукого?

Вот такое чрезвычайное происшествие произошло в уездном городке.

Глава 24

Улдис Культя занимал главенство в отряде по праву. И не оттого, что слыл чересчур жестоким, хотя такое за ним, несомненно, водилось. Например, он мог собственноручно пристрелить подчиненного только за то, что тот осмелился ему возразить в каком-либо деле, в котором Улдис был кровно заинтересован. Или опять-таки самолично перерезать горло другому члену своей преступной шайки, которого майор вдруг по непонятной причине начал исподволь подозревать в