Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

которые должны были проводиться каждые пять лет, что было весьма по-римски: торжества раз в пятилетие как празднование пятилетнего юбилея восшествия на престол[847]. На улицах и рынках столицы наверняка ходили слухи, что император намерен сам выступить в качестве артиста. В городе, без сомнения, живо обсуждали, что музыкальная жилка Нерона совсем недавно проявилась во всей красе на Ювеналиях, и император даже вышел на сцену в образе кифареда.

Игры, получившие название Неронии, имели своим истоком увлечение Нерона Грецией и состояли из трех отдельных соревновательных площадок, давние традиции которых также проистекали из греческой культуры. Уже давно, примерно за 200 лет до этих событий, в Риме появились спортивные дисциплины[848], в которых соревновались бегуны, прыгуны в длину или даже панкратионисты[849], сходившиеся с противником в единоборстве без оружия – запрещалось только кусаться и царапаться[850]. Также были известны и популярны так называемые гиппические, или конные, состязания. Основное внимание здесь уделялось управлению лошадьми, в основном в форме верховой езды и гонок на колесницах разных классов. Борьба и управление лошадьми – все это прекрасно сочеталось с традиционными идеалами римского мира. Уже Август демократизировал эти увлечения, по словам Светония, он был большим поклонником кулачных боев всех видов[851].

Однако разрыв Нерона с традициями означал добавление в игры третьего элемента, который всегда был распространен в Греции: император завершил Неронии музыкальным конкурсом, где лавровые венки вручались за риторику, поэтическую декламацию и выступление с кифарой[852]. Для проведения таких весьма «антиримских» игр Нерон вновь прибегнул к помощи аристократии. Консуляры, которые считались наиболее уважаемой группой римского высшего сословия, должны были председательствовать и выступать в качестве судей. Как было принято в Греции, победителей определяла коллегия, а не один человек.

В ходе Нероний сам Нерон не выступал[853]. Это означало бы окончательный выход на публичную сцену, и, похоже, тогда Нерона это пугало. Однако, даже не принимая никакого участия, он все же получил положенные ему лавровые венки. Он преуспел как в ораторском искусстве, так и в декламации[854]. Судьи также не обошли Нерона стороной, когда дело дошло до определения лучшего исполнителя на кифаре, пишет Кассий Дион, добавляя, что в качестве меры предосторожности перед церемонией награждения все исполнители были дисквалифицированы как недостойные победы[855].

На спортивных играх в рамках Нероний присутствовали шесть особенных зрительниц – идея Нерона, которая явно не осталась без внимания. Нерон знал, что на Олимпийских играх в Греции жрицы богини плодородия Деметры, служившие в соседнем святилище, были единственными женщинами, которым разрешалось присутствовать на состязаниях. Стремясь максимально соответствовать греческой модели, Нерон распорядился, чтобы шесть весталок, жриц-девственниц богини огня и домашнего очага Весты, также имели право присутствовать на всех соревнованиях неронийцев[856]. Принимая такое решение, он не только не принял во внимание, что жрицы Деметры и жрицы Весты имели между собой мало общего – в Греции вообще отсутствовал однозначный эквивалент Весты[857], исконно латинского божества[858], – но также недооценил то обстоятельство, что даже чистая душа весталки может оказаться крайне чувствительной к искушениям. Проблема заключалась вовсе не в поэтических состязаниях, равно как не было ничего плохого в том, что весталки наблюдали за скачками. Проблема заключалась в гимнических соревнованиях. Как следует из названия (греческое слово gymnos означает «обнаженный»), мужчины, наполовину или полностью обнаженные, кувыркались на песке, бегали наперегонки и боролись друг с другом. Подобное зрелище, по мнению многих современников, весталкам, олицетворениям чистоты и добродетели, видеть не следовало. Так считал и Август, который постановил, что женщин в принципе нужно отстранить от участия в подобных мероприятиях. Сделано это было завуалированно: Август просто запретил женщинам приходить на игры до пятого часа, что соответствовало позднему утру[859]. Отмена Нероном запрета именно в пользу весталок, без сомнения, была смелым шагом, который вызвал много пересудов. Но все же он остался при своем мнении. Предположительно, все Неронии проходили под заинтересованными взглядами весталок. Жрицы слышали, как Лукан произнес красноречивый и проникновенный панегирик в адрес Нерона, и были восхищены греческими одеждами, в которые облачились многие зрители по случаю праздника[860]. Правда, сами весталки этого не сделали – их одежда была неизменной на протяжении более чем пяти веков.

Безумство или что-то еще?

Император, управляющий колесницей, тщательно готовящийся к выступлениям в роли кифареда и учреждающий греческие игры, к которым римская публика должна привыкнуть, – к чему все это? Неужели Нерон не замечал протестных настроений в своем окружении, неужто его не волновало то, что его представления о развлечениях, в том числе вовлечение в развлекательную программу аристократов, нарушали социальные нормы? Античные авторы не оправдывают поведение Нерона, загоняя его в рамки самонадеянного сумасшествия или все возраставшего цинизма. Однако это слишком простое объяснение.

За творческим началом Нерона стояла концепция, которая начала набирать обороты после первых робких попыток воплотить ее в жизнь на Ювеналиях и Нерониях. Весь этот комплекс непонятен без учета огромного почитания Нероном греческого культурного наследия. Его постановки уходят своими корнями вглубь местных обычаев и традиций, которые, как можно с уверенностью заключить, отчасти были восприняты и Римом[861].

Конечно, существовали разногласия, примирить которые было трудно. Огромное значение для массовых развлечений в Риме той публики, которая обеспечивала антураж для выступлений как участников, так и организаторов фестиваля, в Греции полностью отсутствовало. На греческих ипподромах часто даже не было предусмотрено зрительских трибун. Кроме того, там в гонках на колесницах, как правило, соревновались аристократы, в то время как в Риме в роли возничих выступали рабы и вольноотпущенники, и их с восторгом встречали как «своих». Нерон объединил оба этих мира, став неофициальным лидером аристократии, и теперь он сам поднимался в квадригу и на сцену, побуждая других представителей высшего сословия делать то же самое.

Аристократы старой закалки по понятным причинам не видели в артистизме Нерона ничего близкого для себя. Идеи императора имели мало общего с традиционными римскими идеалами, которые Август в очередной раз решительно навязал новому порядку – принципату: достижения на форуме или на войне, казалось, больше не имели для Нерона никакого значения. Вместо этого вознаграждались музыкальные таланты. Было ли это привлекательно? Для выходцев из семей, которые веками основывали свое самосознание на таких ценностях, как чувство долга перед государством, военная доблесть и строжайшая дисциплина во всех жизненных ситуациях, вряд ли. Тацит выражается иначе. Например, он спрашивает: принесло бы пользу римскому праву, если бы судьи отныне обладали познаниями в музыке?[862] Для него этот вопрос, конечно, риторический, и он вполне оправдан с точки зрения консервативных кругов