Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

относился всадник, который, как говорят, сидел на слоне во время одного из представлений Нерона и балансировал с ним на канате[826]. Трудно себе представить, чтобы этот человек сам не испытывал никакого влечения к подобным зрелищам. Здесь, возможно, речь идет об энтузиазме.

Добровольное или принудительное участие аристократов в представлениях Нерона нашло отклик у широкой публики. Это произошло также потому, что Нерон, как и другие императоры до и после него, использовал публичное пространство для общения с народом во время представлений, не скупясь на щедрые подарки зрителям – на трибуны бросали купоны в виде мячиков с надписями. Светоний перечисляет бонусы: разнообразные птицы (певчие птицы считались деликатесом), еда, одежда, золото, серебро, драгоценные камни, тягловые и ручные животные, рабы, корабли, острова и поместья[827]. Некоторым такой мячик мог серьезно облегчить повседневную жизнь. Благодаря этим интерлюдиям spectacula[828] Нерона всегда оставались сенсацией и гарантировали императору любовь большей части населения.

Аристократия оценивала все это более категорично: там, где одни, как, возможно, анонимный всадник на слоне, видели вновь открывшиеся возможности обрести известность, другие, несомненно, большинство (и их позиция отражена в суждениях античных авторов), рассматривали интеграцию Нероном сенаторов и всадников в массовые развлечения как их компрометацию. Элиты, которые все еще считали себя представителями государства и его ценностей, выставлялись напоказ.

Поэт и философ

Описывая Ювеналии 59 года, Тацит сообщает, что Нерон желал снискать лавры поэта. С этой целью он собрал вокруг себя молодых стихотворцев, которые должны были совершенствовать его собственные попытки, по мнению Тацита, довольно неудачные. Светоний, возможно, давая прямой ответ на отрицание таланта Нерона Тацитом, сообщает о рукописных текстах Нерона, которые видел сам. Исправления, вычеркивания и дополнения явно свидетельствовали о стремлении императора к оригинальности и самостоятельности как автора[829]. Многое говорит в пользу версии Светония, тем более что он действительно имел доступ к архивным материалам, будучи временным главой архивов и библиотек в Риме. На определенный талант Нерона указывает и замечание Марциала, который хвалил поэмы Нерона за их doctrina, отражение научных знаний[830]. Когда дело касалось музыки, Нерон определенно обладал некоторыми способностями. Эта его черта проявилась уже во время Ювеналий.

Нерон также интересовался философией. Вечером после трапезы начиналось состязание эрудитов, и многие из них, как с некоторым удивлением и в то же время бесстрастно отмечает Тацит, пытались развлечь императора своими диспутами[831].

Если оставить в стороне сообщение Тацита о том, что император безо всякого стыда использовал никому не известных и полностью зависевших от него писателей наряду с по-настоящему крупными мыслителями, служившими ему в качестве безвольных инструментов, то Нерон вовсе не изобретал концепцию кружка художников и философов. То, что в данном случае Тацит выставляет в негативном свете, уже получило более доброжелательные отзывы – хотя и с другими действующими лицами. Сципион Эмилиан, один из вечных героев республики после разрушения Карфагена в 146 году до н. э., как говорят, собрал вокруг себя группу интеллектуалов, вел философские дискуссии и тем самым впервые культивировал филэллинизм в Риме[832]. Не так давно литераторы и художники пользовались покровительством близкого доверенного лица Августа Марка Цильния Мецената[833], который дал название принципу поощрения художников, живущему и по сей день[834]. В так называемом кружке Мецената для обмена мнениями между единомышленниками собирались, среди прочих, такие выдающиеся люди, как Вергилий, Проперций и Гораций.

В ближайшем окружении Нерона забурлила придворная литературная деятельность, основанная на обычных любительских пристрастиях, но весьма продуктивная[835]. Подавляющее большинство тех литераторов, которые поддерживали личные отношения с Нероном, знали его литературные вкусы, критиковали его или хвалили, неизвестны нам даже по именам. Исключением является Сенека, чьи многочисленные труды создавались не в тиши кабинета, а в процессе общения с философами и поэтами, а также какое-то время, не в последнюю очередь, и лично с Нероном. Тит Петроний Арбитр[836] также входил в окружение Нерона. Его роман «Сатирикон», произведение, которое нельзя с полной уверенностью отнести к какому-либо античному жанру, входит в список шедевров мировой литературы не только благодаря cena Trimalchionis, «пиру Трималхиона».

В течение следующих нескольких лет другом Нерона становится Марк Анней Лукан, племянник Сенеки. Свой эпос о гражданской войне в Риме между Помпеем и Цезарем Лукан посвятил императору, который был на два года старше его, и в предисловии, как обычно, звучала восторженная похвала. Однако местами она заходит так далеко, что, кажется, граничит с иронией[837]. Действительно, несколько лет спустя дружеские отношения между Луканом и Нероном закончились: Нерон запретил Лукану выступать. По словам Тацита, император завидовал литературным способностям Лукана[838]. Светоний трактует причину разрыва совершенно иначе: в его случае причиной ссоры стала уязвленная гордость Лукана[839]. Сидя однажды в общественном туалете, Лукан, которого Светоний описывает как высокомерного, неуправляемого и легкомысленного молодого человека, никак не мог успокоиться и, к ужасу присутствующих – в римских туалетах все сидели вместе, – продекламировал строку Нерона в тот самый момент, когда его сосед громко испустил ветры[840].

В целом можно предположить, что многие аристократы поддерживали стремление Нерона отвести искусству более важную роль в его принципате[841]. Одним из них был упомянутый выше Петроний, не рядовой член сената, а наместник провинции Вифиния и Понт между 57 и 59 годами, другими словами, он занимал один из самых востребованных постов в императорской администрации[842]. Временами у императора и сенатора-писателя были очень схожие вкусы: в начале 60-х годов Нерон назначает Петрония своим «арбитром изящества». Такое определение – arbiter elegantiae[843] – выбирает Тацит и, таким образом, поясняет, что Нерон принимал решение в вопросах развлечений и удовольствий только после одобрения Петронием[844]. Сенатор Гай Кальпурний Пизон, который позже стал участником заговора против Нерона, носящего его имя, как говорят, выступал в качестве театрального актера и, согласно «Восхвалению Пизона» (Laus Pisonis), посвященному ему хвалебному стихотворению, страстно увлекался лирой, игрой в мяч и настольными играми[845].

Трудно сказать, сколько еще сенаторов ценили устремления Нерона больше, чем античные историки, но такие явно были. В небольшом отрывке своих «Бесед» стоик Эпиктет, родившийся во времена Нерона, передает впечатление о настроениях тех, кто нередко думал, а не выступить ли им самим на сцене. Герой Эпиктета Агриппин, историческая фигура, также философ-стоик, дает понять своему собеседнику, что тот, конечно, мог бы принять участие в спектаклях Нерона, тогда как самому Агриппину сделать это не позволяет его самооценка[846].

Неронии!

Всего через год после Ювеналий, в августе 60-го, Нерон добавил новую дату в праздничный календарь Рима. Император ввел соревнования по греческому образцу,