Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

минут спустя по каменной лестнице, ведущей на верх башни, поднимались двое. Первым шёл командор с большим железным ключом в руках. Капеллан, бледный и дрожащий, шёл вслед, бормоча себе под нос молитву. Наконец они остановились у маленькой дубовой, железом окованной, двери.

— Высокорожденный господин командор! Во имя всего святого, не входите! Не оскверняйте себя взглядом на эту дщерь сатаны! — взмолился капеллан.

Но командор уже не слушал его, он только пожал плечами и повернул ключ в замке. Дверь в комнату отворилась, и командору представилась неожиданная картина.

Прикованная за руки и за ноги к стене, на досчатом табурете сидела бледная, измученная голодом и жаждой княжна Скирмунда. По её осунувшимся исхудалым щекам видно было, что она давно уже томится в оковах. Волосы были непричёсаны и нестройными прядями висели по обе стороны, прикрывая собой полуобнаженные плечи. Одна рубашка, и та местами изодранная, прикрывала её стройное тело. Обручи оков врезались в её белые руки.

При виде вошедших она вздрогнула и откинулась в угол коморки, насколько позволяли её цепи.

— Отец капеллан, что это значит? — гневно взглянув на капеллана, воскликнул командор. — Вам был поручен уход за пленницей. Что же вы сделали?!

— Вон отсюда сию минуту! — крикнул он капеллану, — ты позоришь свой сан, ты позоришь нашу святую религию!

— Могущественнейший, высокородный командор, не верьте словам язычницы, это василиск! Это змея-соблазнительница!

— Вон! — наступая на него, повторил командор, и отец Бонифаций тихо исчез за дверью.

— Не бойся ничего, дитя моё, — заговорил он, возвращаясь к княжне, — он больше не переступит порога твоей комнаты.

— Я и так ничего не боюсь! — гордо отвечала княжна, — я только одного прошу: смерти или свободы, но вперёд говорю: не изменю вере своих отцов. Я вайделотка и останусь ею!

Напрасно старался командор убедить княжну изменить своё решение, она стояла на одном — смерть или свобода, но свобода без условий, за один только выкуп или обмен.

— Я пошлю послов к твоему отцу, — заговорил наконец командор, — пусть он пришлёт уполномоченных, мы сойдемся в условиях.

— Зачем ты говоришь неправду, высокорожденный граф? Час назад я слышала звук трубы, а не видела того, кто трубил, но я узнала звук литовского рога: послы отца моего под стенами замка!

Что мог возражать на это рыцарь?!

Командор задумался. Несколько минут тому назад он готов был бы освободить княжну на условии принятия христианства, даже пожалуй без условий, но, по мере того, как он вглядывался в её чудные черты, в дивные очертания её форм, злой демон-искуситель смущал греховной мечтой всё больше и больше его грешную душу. Отдать её теперь, лишиться её в эту минуту? Да он не взял бы за неё и полкняжества, а уж не каких-то пленных рыцарей! Он пожирал её глазами, пальцы рук его судорожно сжимались, он, как хищный зверь готов был броситься и смять красавицу в своих железных объятиях. Старый развратник проснулся под белой мантией рыцаря-монаха.

Казалось, и Скирмунда заметила перемену, произошедшую в лице рыцаря, она инстинктивно подалась ещё назад, и, гордая, величавая, ещё раз смерила взглядом командора.

— Нам с тобой, граф, говорить больше нечего, пошли сказать отцу, что ты несогласен, и если возгорится война, кровь убитых ляжет на твою голову.

— Освободить тебя я не вправе! У меня есть старшие, пусть они рассудят дело. Сегодня я напишу великому магистру — как он решит, — неуверенно проговорил он. Ему теперь хотелось под каким бы то ни было предлогом задержать княжну в замке.

— Раб! — воскликнула с гневом Скирмунда, — зачем же ты говорил со мной как власть имеющий. Зови сюда своего великого магистра, я хочу говорить с ним! Ты же не услышишь от меня больше ни слова!

Граф задрожал. Он был оскорблён самым чувствительным образом; честолюбец в душе, он не признавал в конвенте иной власти, кроме собственной. А его называют рабом!

Он хотел отвечать, отвечать дерзко и надменно, но сдержался.

— Я ухожу, надеюсь, ночь успокоит тебя, княжна, и завтра ты будешь общительнее. — он направился к двери. Княжна не тронулась с места; очевидно, она решилась сдержать слово.

Командор вышел, и замок глухо щёлкнул в наружной двери. Княжна несколько секунд стояла недвижима, словно боясь, что из-за двери снова покажется омерзительная фигура палача-капеллана или зверское лицо командора, потом вдруг залилась слезами и, бросившись на колени, подняла руки по направлению к узкому окошку, сквозь узорные стёкла которого ярко вливались в комнату лучи заходящего солнца.

— О, богоподобная среброкудрая Праурима! — воскликнула она, — спаси меня от этих злых людей, спаси меня от их козней, спаси меня от моего собственного отчаянья! Я поклялась быть твоей верной слугой, спаси меня, вырви меня из этой клетки. Я гибну здесь, я задыхаюсь, я умираю от голода и жажды.

Долго ещё со слезами молилась княжна; вдруг в соседней комнате стукнул замок, и дверь скрипнула; она вздрогнула и вскочила с колен, ожидая, что в ту же минуту взойдёт один из гонителей, но никого не было. Движимая любопытством княжна приотворила дверь в соседнюю комнату и изумилась: у порога стояла миска с мясом и хлебом, а рядом дорогая чаша с водою и бутылка с вином.

Она вскрикнула от радости и бросилась к пище: уже три дня злодей капеллан морил её голодом.

Глава XXIII. Совет

Ранним утром следующего дня все рыцари опять были созваны на совет командором. Один только капеллан не присутствовал. Ещё с вечера он был арестован лично самим командором, и теперь сидел в своей келье под замком.

— При всём желании, я не могу исполнить требование князя Вингалы раньше нескольких дней, — сказал командор собравшейся братии. — Отец капеллан чрезмерно усердствовал в деле обращения княжны, на руках её следы оков, она истощена голодом и жаждой. Как можем мы отдать её в таком виде отцу? Ведь это будет новым вызовом!

— Лучше отдать так, чем отказать в