Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

— Тут всё дело во времени, — ответил командор, — следы оков сгладятся через неделю, она оправится, а между тем, мы можем спросить совета у великого магистра или у гроссмейстера! Чтобы самим не быть в ответе.

— Но что же сказать её отцу? — спросил госпитальер.

— Я уже подумал об этом. Мы можем сказать, что она больна, в забытьи, что везти её теперь невозможно! Только бы время отсрочить! — заметил граф Брауншвейг.

— Но если послы потребуют её видеть? — вставил своё замечание брат Геро.

— Их можно не допустить, — возразил госпитальер. — Или даже, в случае крайности, разве медицина не даёт нам таких средств, с помощью которых человек, без вреда для здоровья, может казаться мёртвым!

— Вот это аргумент, против этого спорить не могу, — отозвался брат Геро. — Всю жизнь боялся я вашей латинской кухни, она людей и оживляет, и морит!

— Брат Геро, — строго произнёс командор, — мы собрались не шутки шутить, а решать важный вопрос. Я со своей стороны вполне разделяю мнение брата госпитальера: если послы будут настаивать, можно будет прибегнуть к снотворному зелью! Цель оправдывает средства.

Вся братия наклонением головы одобрила предложение своего начальника и отправилась по ранее определённым местам замковой стены в ожидании появления литовских посланцев.

Они не замедлили явиться, и снова звук рога заявил, что они ждут ответа.

По-вчерашнему командор с телохранителями выехал к ним навстречу.

— Каков будет твой ответ, старший из крыжаков? Принесла ли ночь тебе хорошие думы? — с усмешкой спросил Вруба.

— Со своей стороны я готов исполнить требование вашего князя, но, видно сам Бог кладёт преграду: княжна Скирмунда внезапно заболела и лежит в забытьи. Раньше недели вряд ли ей можно будет оставить замок, — командор старался говорить искренно.

— Новая уловка, — воскликнул Вруба, — отчего ты не сказал мне этого вчера?

— Вчера она была совсем здорова, а сегодня в ночь занедужила!

— Уж не так ли, как в Мариенбурге сыновья нашего пресветлого короля Витовта Кейстутовича? Знаем мы вас, крыжаков, человека уморить у вас нипочём, словно лисицу на приводе.

— Посол, как ты смеешь оскорблять меня?! — воскликнул командор.

— Не лги, немец, княжна здорова, ты только хочешь оттянуть время, чтобы собрать рать.

— Чем я могу убедить тебя? — возразил командор.

— Покажи мне больную княжну.

— Не могу я пустить в замок тебя как соглядатая, чтобы ты мог видеть всё устройство наших укреплений. Когда стемнеет, пошли выборного или ступай сам, я проведу тебя с завязанными глазами до покоя княжны, ты своими глазами убедишься, что она больна и ехать не может, дай знать князю — как он прикажет.

— Я не смею вернуться к князю без решительного ответа.

— В таком случае, вези ему мой ответ: согласен я на обмен, но княжна больна, вы не довезете её и двух миль. Ступай в Эйраголу, вернись с князем и с пленными.

— Чтобы вы, собравши ваших крыжаков, отбили их силой, — усмехнулся Вруба, — нет, брат, милости просим к нам, в Эйраголу. У нас стены высокие, а рвы глубокие. Помнишь, твои же слуги вымеряли? Там и обменяем пленных, только сумленье меня берет, что княжна недужна: не хочешь ли ты время проволочить да меня кругом пальца провести? Не на того напал. Изволь — будем ждать неделю, только ты мне княжну покажи. Никому не доверю, сам поеду! — решительно заявил Вруба. — Едем!

Командор смутился. Он не думал, что Вруба так легко согласится ехать в замок, где его мог ожидать тягостный плен. Он вспомнил, что мнимая болезнь Скирмунды — только предположение, и искал возможности выпутаться из этого положения.

— Изволь, — проговорил он после раздумья. — Я поеду спросить у рыцарского совета, можно ли тебя допустить в замок, и тогда дам тебе знать. Но помни, не иначе как одного, без оружия и с завязанными глазами.

— Ладно, — согласился Вруба, — но только помни, что если к полудню ты меня не допустишь к княжне, я возвращаюсь в Эйраголу, и тогда пусть рассудит меж нами сам великий Перкунас!

— Я согласен! — произнёс, в свою очередь, командор, — раньше полудня я дам тебе ответ. — Жди меня на этом месте.

Он торжествовал: у него было три часа впереди.

После вчерашнего разговора Скирмунда, подкрепленная пищею и утолившая мучившую её жажду, сладко и крепко уснула на мягком и чистом ложе, и в первый раз после целого месяца плена луч надежды сверкнул в её воображении.

Она слышала звук труб. Они здесь, они близко — её родные литовцы, они пришли за нею, они пришли вырвать её из позорного плена.

Утром, чуть свет, тот же звук литовской трубы разбудил её, она бросилась к окошку, но, увы, окно было прорезано в противоположную сторону, да и круглые литые стёкла, вставленные в свинцовую раму, пропуская свет, мешали рассмотреть что-либо. Но она приободрилась, жажда жизни сменила мрачную тоску отчаяния; она знала, что близкие ей люди тут, за стеной, что миг свободы близок!

Прошло более часа томительного ожидания. Никто не шёл к ней, и звуки рога смолкли. Вдруг в соседней комнатке послышался шум и смолк. Княжна пошла взглянуть, что он означает, и опять, как вчера, нашла пищу и питьё в серебряном дорогом кубке. На этот раз это была не вода и не вино, а душистый сладкий мёд, любимый напиток литовцев. Тюремщики, очевидно, начинали человечнее обращаться со своей жертвой.

Княжна с досадой увидала эти новые признаки продолжающейся неволи, но молодость и жажда жизни взяли своё, она подняла чару с мёдом и почти до половины осушила её. За дверью послышался легкий шорох, но она его не заметила, снова вернулась в свой покой и подошла к окошку. Ей почему-то до боли захотелось подышать чистым воздухом, и она дёрнула за раму, но окно было глухое и руки княжны бессильно опустились.

Вдруг ей показалось, что вся комната кружится вместе с нею, что вся утварь начинает прыгать, словно башня содрогнулась