Ледяные небеса - Мирко Бонне

Крин спрашивает сверху:

— Который час?

Шеклтон с трудом подавляет одышку и достает хронометр:

— Ровно половина седьмого.

Как же может быть половина седьмого, спрашиваем мы с Крином, если мы начиная с четверти седьмого полчаса проспали и потом прошли половину склона?

Сэр Эрнест, все еще тяжело дыша, объясняет:

— Вы ведь оба отдохнули, Том, или нет? Я вас разбудил через пять минут, иначе сам заснул бы. Так что сейчас — половина седьмого.

— В половине седьмого, — говорит Крин, — сирена будит людей на китобойной станции.

И Шеклтон:

— Это ее мы и слышали.

— Если это была она, — говорит Крин, — тогда через полчаса мы услышим ее еще раз. В семь она зовет людей на работу.

Снова Шеклтон:

— Точно так. Нам нужно только ждать. А что мы можем делать лучше, чем это, а? Так что давайте заглянем за гребень.

Когда паровой свисток в Стромнессе звучит во второй раз, он застает нас на плавно понижающемся склоне, по которому уже полчаса спускаемся в долину. Мы обнимаемся.

— Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, — говорит Шеклтон сначала Крину, потом мне, после чего мы продолжили наш путь по снегу, глубина которого доходила до щиколотки. Вдали на противоположной стороне долины расположены высокие бело-голубые горы, сверкающие в утреннем свете. Это пик Коронда и гора Кук. Мы, наконец, видим горы, у которых есть названия. Восточнее их находятся Стромнесс и Хусвик.

Мы идем целый день. Вскоре после полудня мы взбираемся на цепь невысоких холмов и смотрим через гребень. Перед нами раскинулся черный залив. В некотором отдалении от берега плывет катер, за ним тянется дуга кильватерного следа. К стромнесской верфи пришвартовался парусник, такой же трехмачтовик, как «Эндьюранс». Я вижу на палубе матросов, они кажутся крошечными, но я хорошо различаю их разноцветные куртки. Между доками и сараем я вижу еще людей. Они бегают туда-сюда. Некоторые что-то тащут, наверное, инструменты. Как же здорово! Мы молча лежим на животе в снегу на гребне. Налетающий время от времени ветер треплет флаг на мачте в центре деревни и показывает нам его сине-бело-красный норвежский крест. Это выглядит так, будто дующий с залива ветер пробуждает флаг от сна, а когда порывы стихают, флаг снова засыпает, потому что ветер разрешил ему немного поспать.

Семнадцать месяцев я не видел других людей, кроме тех, кто был со мной на «Эндьюрансе». Последние часы, которые потребовались нам для спуска к побережью, я провожу в страшном напряжении. Я ухожу в себя и не могу выдавить ни слова радости и разделить ликование с Крином и сэром Эрнестом. Мы молчим и стараемся идти как можно быстрее. С нами уже ничего не может произойти. Каждое прикосновение обоих моих спутников, которые помогают мне удержаться на ногах, наполняет меня счастьем и помогает понемногу забывать страх, который я пережил, — страх утонуть вместе с «Джеймсом Кэрдом», страх заснуть и замерзнуть насмерть в горах, потому что некому будет меня разбудить.

А по-настоящему меня будит ледяной водопад, сквозь который нам приходится проходить по пути вниз. Это последнее препятствие, которое мы должны преодолеть на склоне, ведущем прямо к китобойной станции, поэтому мы оставляем около него все свое снаряжение. Мы снимаем наши изорванные в клочья комбинезоны из барберри и по очереди спускаемся под гроход ледяной воды.

Через час дрожащие, в промокших насквозь лохмотьях и с черными от дыма и грязи лицами, мы все еще спускаемся по заснеженному склону. Только он отделяет нас от остального мира. Вдруг Крин останавливается и просит нас с Шеклтоном подождать. Он что-то ищет в своем нагрудном кармане и вскоре вынимает несколько английских булавок.

— Хочу кое-что хотя бы немного привести в порядок, — говорит он с грустной улыбкой и начинает закреплять на щиколотках и коленях болтающиеся лохмотья. Когда он заканчивает, то спрашивает нас, считаем ли мы, что он изменился. Я вижу, как дрожат его руки, но когда подхожу к нему, чтобы не выдать ему свои чувства, что он напрасно хранил булавки так долго, то вижу, что дрожат не только его руки — Том Крин весь дрожит как в лихорадке. Подбородок его со свалявшейся длинной бородой трясется. Крин почти падает от дрожи в коленях.

Мы подходим к домам. В окнах уже горит свет. Из маленького коричневатого барака на берегу доносятся удары молотов о металл. Когда мы с ним поравнялись, дверь распахнулась, и на улицу выскочили дети. Трое маленьких детей. Заметив нас, они останавливаются. Мы видим, что это две девочки и мальчик, вероятно, сестры и брат, потому что все одеты в одинаковые красные штормовки. Потом все трое убегают, а мы снова идем между бараками и домами и думаем, что перепугали малышей.

Дети прижались к десятнику, наблюдающему на причале за разгрузкой катера, на которой работают несколько человек. Он с трудом устоял на ногах, когда дети вцепились в них. Увидев нас, он понимает, почему дети так испугались: оборванные привидения с длинными, как у женщин, волосами и бородами медленно спускаются к причалу. Норвежец выкрикивает команду, и двое рабочих одновременно спрыгивают с катера. Должно быть, именно этот катер мы видели с горы. Рабочие успокаивают детей, а десятник, молодой человек ростом выше Крина и такой же плотный, каким Крин был когда-то, с широко расставленными глазами, светлыми волосами и красным лицом, решительно идет в нашу сторону. Потом останавливается, складывает руки на груди и встает у нас на пути.

Шеклтон, со своей стороны, поднимает руку, подавая нам знак остановиться.

— Будьте любезны, отведите нас к капитану Сёрлле! — кричит он норвежцу по-английски.

Норвежец не старше меня; он не знает, что отвечать, и нерешительно оглядывается на детей.

— Пожалуйста, сэр! — кричит Шеклтон.

Капитан Сёрлле появляется в дверях дома, расположенного в центре поселка. Зять Роальда Амундсена в одной рубашке, он держит в руке салфетку. У него большая седая борода. Собравшаяся толпа явно смущает его. Мы идем к лестнице в сопровождении двух десятков рабочих, на почтительном расстоянии за которыми следуют женщины и дети, внимательно нас рассматривающие.

Молодой десятник рассказывает капитану, что произошло, тот наконец собирается с силами и, трогая бороду, подходит к нам:

— Мне сказали, что вы пришли из-за гор. Это верно?

Шеклтон кивает.

— Это невозможно, — говорит Сёрлле. — Откуда точно вы пришли?

— Мы потеряли наш корабль. Тридцать шесть часов назад я и мои спутники вышли из залива короля Хокона. Это правда, господин капитан. Вы меня не узнаете?

— Мне знаком ваш голос. Вы рулевой с «Дэйзи». Назовите ваше имя.

Сэр Эрнест отвечает совершенно спокойно:

— Я Шеклтон.

Торальф Сёрлле смотрит на меня, потом на Крина, потом опять на Шеклтона. Потом поднимает руку.

— Заходите, — говорит он. — Заходите в дом.

Сам идет первым. И вдруг, не дойдя до лестницы, ведущей к ярко освещенному дому, отворачивается и плачет.

Часть пятая

Летящая Эннид

Между Эббвом и Уском

В один из тех дней, когда мир облетела новость о том, что Шеклтону с четвертой попытки удалось спасти всех, оставшихся на острове Элефант, я сижу с миссис Симмс на веранде ее домика у Эббва и пью чай. Я должен рассказать миссис Симмс все, чтобы разогнать ей тоску, но мыслями я совсем далеко. Я думаю о корабле, который никогда не увижу и знаю только по названию.

Безветренно, на речном берегу шумит золотистой осенней листвой вяз. Какая-то большая птица, наверное сорока или грач, перелетает с ветки на ветку. Рядом с деревом виден диск заходящего солнца, кажется, что он такой же огромный, как крона. Он уже не слепит глаза.

Я смотрю на небо, до захода остается час. Скоро мне уходить. Моя сестра Реджин, такая же грустная, как миссис Симмс, нуждается во мне, она и малыш ждут меня.

— На моем велосипеде нет фары, — говорю я, не глядя на миссис Симмс. — Скоро совсем стемнеет.

— Почему этот капитан… как его звали? — спрашивает она с виноватой улыбкой, прежде чем взять чайник. — Выпей еще чашку, Мерс, ладно? Чай из листьев ежевики очищает почки.

В знак согласия я дотрагиваюсь до чашки.

— Спасибо. Но потом мне действительно надо ехать.

Широкое, как луна, отражение моего лица появляется на боку чайника. Когда миссис Симмс поднимает чайник, чтобы налить мне чаю, мой взгляд падает на ее загорелую руку. На среднем пальце она носит сразу два обручальных кольца, и ее кожа сморщена, она покрыта глубокими складками, совсем как исхудавшие ноги Тома Крина, о котором я только что рассказал.

— Сёрлле, — говорю я с чашкой у рта. — Капитан Сёрлле.

— Не выговоришь имена у этих норвежцев.

Я киваю, и миссис Симмс, которая была моей учительницей с первого по шестой класс по всем предметам, кроме спорта, подмигивает, показывая, что приняла это к сведению.