Есенин - Виталий Безруков

Есенин долго лежал с открытыми глазами, силился уснуть и не мог. Мысли его были смутными, неопределенными, перескакивали с одного на другое. Послышались шаги. Дверь в спальню отворилась, и Кусиков осторожно просунул голову:

— Здорово, Сергей, как спалось? Лина ушла?

Подойдя к кровати, он наклонился и, достав судно, стал с жадностью пить.

— Уф! Хорошо! А то в горле пересохло! — Напившись, он протянул судно другу.

— Ты, что Сандро? — вытаращил глаза Есенин. — Пошел на хер!

Он отвернулся, еле сдерживая подступившую рвоту. Кусиков зашелся смехом:

— Да пиво у меня здесь! Пиво! — проговорил он и опять сделал несколько глотков. — Я тут горничную разыграл на днях! Что с ней было! Глаза из орбит! «О, майн гот! Русиш мужик! Фу!» На, выпей! Трубы небось горят после вчерашнего?

— И не говори! Только все равно не могу из судна! Налей в стакан.

Выпив несколько стаканов подряд, Есенин облегченно вздохнул и повалился на подушку:

— Спасибо, друг! Главное, вовремя!

— Ерунда, Серега! Мы сейчас в шашки с тобой сыграем, совсем полегчает! Вставай, одевайся! — Сандро кинул штаны Есенину и вышел.

— Лина Кинел… как? Произвела впечатление? — крикнул он из другой комнаты.

— За глаза о женщинах я, Сандро, либо хорошо, либо ничего! — ответил Сергей, заправляя рубашку в штаны и надевая носки и туфли.

— Ничего хорошего, значит! — хохотнул в тон ему Сандро.

Кусиков разложил на журнальном столике шахматную доску, достал из буфета рюмки и расставил их по клеточкам. Одну половину рюмок он наполнил коньяком, а другую водкой.

— Скоро ты? Шашки уже готовы!

— Какие, к черту, шашки, Сандро? — недовольно сказал Есенин, пошатываясь выходя из спальни. — Ой! Вот это да! — воскликнул он, увидев такой сюрприз. — Ну, Сандро! Только ты мог такое придумать! Хороши шашки! В эти шашки я играю!.. Пойду лицо ополосну…

Он прошел в ванную и, открыв кран, подставил под струю голову.

— Ой! Хорошо! Хорошо, — приговаривал Есенин, отфыркиваясь. — Ты, Сандро, где денег-то взял? — спросил он, утираясь полотенцем.

— У Толстых занял, — ответил Сандро.

— Правильно! У Толстых надо занимать, пока они у них есть, — сделал ударение на «о» Сергей. — И не отдавай!

— Обижаешь, Серега! Когда отдавал? — Кусиков подвинул к столику кресло, и Есенин, усевшись, потянулся к рюмке с водкой.

— Стоп! Стоп! Давай по-честному: кому какими? — запротестовал Сандро. — Отвернись! — Он взял с доски в одну руку рюмку водки, в другую коньяку и спрятал за спину.

— Тяжело же, чудак человек! — поморщился, отворачиваясь, Есенин.

— Теперь угадай, в какой руке?

Есенин повернулся и ткнул пальцем.

— Твои — белые! Ходишь водкой, я — коньяком! — сказал Кусиков.

— Давай, пошли! — И Есенин дрожащими пальцами переставил рюмку с водкой на свободную клетку. Кусиков таким же манером ответил. Есенин неожиданно «съел» несколько рюмок, приговаривая:

— Давненько не брал я в руки шашек! — и выпил их одна за другой.

— Знаем мы, как вы плохо в шашки играете! — сделал неудачный ход Кусиков, и Есенин «съел» его рюмку коньяка. — Хорошо пошла! — погладил он себя по шее.

— Давай, твой ход, — поторопил его Сандро.

— Постой, дай дух перевести! — Хмель от выпитого коньяка ударил ему в голову, и теплота разлилась в груди. — Тут подумать надо, Капабланка!

— Лучше я — эмигрант Алехин! — Сандро закурил папиросу и положил портсигар на столик.

— Хороший… гамбит мы с тобой разыграли, — зажмурился от удовольствия Есенин и откинулся на спинку кресла. Кусиков мгновенно сжульничал: схватив есенинскую рюмку водки, он залпом опрокинул ее и, поперхнувшись, закашлялся.

— Стало быть… кха-кха… не задалось ваше турне по Америке?

— Задалось. Еще как задалось. Разве не слыхал? — открыл глаза Есенин.

— Как же! Слухи о твоих скандалах по всей Европе ходят!

Есенин зло улыбнулся. Напоминание о скандалах взволновало его.

— Да! Скандалил! — поиграл он желваками. — Мне нужно было, чтобы они меня узнали, чтобы они меня запомнили. Что им, стихи читать, что ли? Американцам — стихи? Смешно! Им… стихи… А вот скатерть с посудой стащить со стола, свистеть в четыре пальца в театре, уличное движение нарушить — это им понятно. Если я это делаю, значит, я миллионер и мне все можно! И на тебе: слава и честь!.. — Лицо его побледнело. — Они надолго запомнят обо мне! О Есенине!!! — ударил он кулаком по столу.

— Ладно, Сергей, не вскипай! — Сандро прикрыл руками рюмки с выпивкой. — Ты лучше давай ходи!

— А я не пошел еще? — наивно переспросил Есенин и, не раздумывая, сделал ход в «дамки». — Вот, пожалуйста! Три рюмки махом, и в «дамках». — Он выпил их так же легко, как и выиграл. — Твоя очередь!

Кусиков тоже сделал удачный ход и выпил. Отдышавшись, он встал и, сходив в ванную, принес стакан воды.

— Закуски нет, так водой запивать будем, а то что-то того… — Сандро снова уселся в кресло и вытянул ноги.

— Стало быть, тебе не до стихов было все это время? — спросил он осторожно, опасаясь, как бы Есенин опять не взъярился. Но тот добродушно улыбнулся другу. Потерев глаза, словно прогоняя опьянение, он с готовностью стал рассказывать: «Ты что, Сандро? Я все время работаю! Да если бы не стихи!.. Свихнулся бы совсем с этой Изадорой! Заездила! Ревнует ко всем, даже к горничным… Теперь вот эта Лина Кинел! Забота на мою голову!.. — Он тяжело вздохнул и, отпив глоток воды, продолжил изливать душу другу. — А так я… поэму закончил… «Страна негодяев» называется… В Америке у Мани-Лейба, ну, знаешь, поэт там есть еврейский… эмигрантом… жена у него красивая — Рашель… Блудливая…» — ухмыльнулся Есенин своим воспоминаниям.

— Неужели и ее не пощадил? А? — стал подтрунивать Кусиков, но Есенин остановил его:

— Как можно? Что ты? Никс культур!.. Ты слушай! Мани-Лейб стихи мои переводит на иврит…

— На еврит? — захохотал Кусиков.

— Смешно? Еще как смешно! — подтвердил Сергей. — Есенин на еврейском! «Ай зохен вей, мои бояре», — произнес он, подражая Мани-Лейбу. — Потом я им читал из «Страны негодяев». — Есенин выпил рюмку водки и начал хрипло:

Ветер, как сумасшедший мельник,Кружит жернова облаковДень и ночь…День и ночь…А народ ваш сидит, бездельник,И не хочет себе ж помочь.Нет бездарней и лицемерней,Чем ваш русский равнинный мужик!Коль живет он в Рязанской губернии,Так о Тульской не хочет тужить.То ли дело Европа?Там тебе не вот эти хаты,Которым, как глупым курам,Головы нужно давно под топор…

— Это, Сандро, Чекистов говорит, персонаж такой… А ему в ответ Замарашкин:

Слушай, Чекистов!..С каких это порТы стал иностранец?Я знаю, что ты еврей,Фамилия твоя Лейбман,Черт с тобой, что ты жилЗа границей…Все равно в Могилеве твой дом.

— Чекист у тебя Лейбман? — с испугом спросил Кусиков. — Я не ослышался?

— Не ослышался! Это я Лейбу Бронштейна-Троцкого ославил на века! Ты дальше слушай:

Ха-ха!Нет, Замарашкин!Я гражданин из ВеймараИ приехал сюда не как еврей,А как обладающий даромУкрощать дураков и зверей.Я ругаюсь и буду упорноПроклинать вас хоть тысячи лет,Потому что…Потому что хочу в уборную,А уборных в России нет.

Есенин читал монолог Чекистова с еврейским акцентом, грассируя, как Мани-Лейб, и с лютой ненавистью к России, как Лейба-Троцкий. Это вызывало смешное и в то же время, жуткое ощущение реальности.

Странный и смешной вы народ!Жили весь век свой нищимиИ строили храмы божии…Да я б их давным-давноПерестроил в места отхожие.

— Ха-ха! — захохотал Есенин, — Чекистов-Троцкий — в лицо Кусикову: Что скажешь, Замарашкин?

Ну?Или тебе обидно,Что ругают твою страну? —

и закончил презрительно сплюнув:

Бедный! Бедный Замарррашкин.

Чтение стихов подействовало на Есенина отрезвляюще. Он прямо взглянул Кусикову в глаза:

— Ну, что? Понравилось? Им тоже… О-о-очень! «Потсен тухес! Потсен тухес!» Ну, я им тоже высказал…

— И с такой поэмой ты хочешь туда?.. В Россию?! — тихо спросил Сандро. Он был потрясен есенинским бесстрашием, граничащим, на его взгляд, с безумием.

— А куда мне ехать, Сандро? — сказал Есенин с какой-то обреченностью. — Домой! В Россию! Душа болит: как там мать с отцом, сестры? В деревне сейчас — ой! Как представлю… что Лейбманы с Россией сотворили… хочется с ножом выйти на большую дорогу!.. — Он выпил рюмку.