Есенин - Виталий Безруков

— А им это удалось! Скажи, Сандро!

— Видите ли, если спустя некоторое время кто-нибудь что-то заподозрит, врачи впустят его на минуту и покажут, что Ленин спит! Так ведь, Сергей?

— Yes! — глубокомысленно подтвердил Есенин.

— А он не спит, он набальзамирован. Это сделали немцы. Вот так и откладывают извещение о смерти!

— Yes, — снова сказал Есенин. — А пока публикуют бюллетени о «постепенном ухудшении». Вы здесь, в Европе, заметили, что нигде нет интервью с Лениным? А? То-то!

— Ай-яй-яй! Это же надо! — покачал головой изумленный Зингер. — Здорово придумано! Интересно… Вы меня заинтриговали!

— Но если вы хоть слово пророните, умрете! Известно, как это делается, — поставил точку в розыгрыше Есенин, закуривая папиросу.

— Да уж! У чекистов повсюду шпионы! — небрежно кивнул Кусиков и переглянулся с Сергеем, которого распирало от сдерживаемого смеха.

— Извините, я ни при чем! — Зингер не на шутку испугался. — Я не просил вас рассказывать этот ужас. Это ваши дела, сами разбирайтесь! — Он демонстративно отвернулся от них и стал внимательно слушать Дункан, которая не участвовала в непонятном разговоре мужчин, а изливала свою душу Лине Кинел и Детси, изредка делая глоток вина.

— Когда я оглядываюсь назад, мне трудно постигнуть мое душевное состояние… Лишь дважды раздается материнский крик, который кажется нечеловеческим: при рождении ребенка и при его смерти. Первый крик — наивысшей радости, а другой — наивысшей скорби. Разве не один лишь крик существует во Вселенной: материнский крик сотворения? В нем все: скорбь, радость, экстаз, агония — все! — Она сделала большой глоток вина и замолчала. Слезы градом лились из ее скорбных глаз.

— Не терзай себя, Айседора! Прошу тебя, не надо! — Мери Детси сочувственно погладила ее по руке. Но Айседоре необходимо было выговориться. Носимое в душе горе — трагическая гибель ее детей — рвалось наружу.

— Целыми неделями я сидела, тупо глядя перед собой. Когда случается истинное горе, для него нет ни жестов, ни выражения… У меня было твердое желание уйти из жизни. Лежа в своей комнате с занавешенными окнами, на пределе отчаяния, я твердила: «Приди ко мне… ты мне нужен. Я умираю, если ты не придешь, я последую за нашими детьми!» Я твердила эти слова, как молитву!

— Я здесь, Айседора, я с тобой! — проговорил Зингер, виновато глядя на Дункан.

— Но он не пришел! И я не умерла! — сквозь слезы проговорила она… и горько улыбнулась. — Элеонора Дузе сказала мне: «Не ищите больше счастья. На вашем лбу вы носите печать великой несчастливицы на земле». — Айседора машинально потерла пальцами лоб, словно желая стереть эту печать. — «То, что случилось с вами, только пролог. Не искушайте свою судьбу!» Да, так она и сказала. — Дункан вытерла платком слезы и с вызовом посмотрела на Зингера. В глазах ее загорелись безумные огоньки. — А я буду! Буду искушать! Я не верю ни в Бога, ни в предсказания! Вот моя судьба! — кивнула она на Есенина, и лицо ее озарила счастливая улыбка.

— Ты в самом деле думаешь, что он гений? — Зингер ревниво поглядел на ее молодого русского мужа.

— Не только я… Все, кто знает его стихи, и не только на родине, в России, а скоро об этом узнает весь мир! — ответила она с гордостью.

— Я слышал другое… Пьяный — он становится сумасшедшим!

В ответ Айседора расхохоталась:

— Воистину настоящее искусство зарождается тогда, когда художник начинает безумствовать! Но я никогда не видела, чтобы он писал стихи в пьяном виде. Читать — да! Почти всегда! Но это не мешает ему читать гениально! Хочешь послушать? Я его попрошу, он не откажет!

— Нет-нет! Не надо! Мне кажется, для чтения стихов он еще недостаточно пьян, — отшутился Зингер. — И потом, им не до нас, у них с другом свои политические проблемы.

— Спой, Сандро! Давай, пока оркестр отдыхает! — озорно крикнул Есенин. — Ну! Распахни душу!

Кусиков взял гитару и ударил по струнам. Сделав замысловатый перебор, он запел, подражая цыганам:

Что-то грустно, взять гитаруДа спеть песню про любовь,Иль поехать лучше к «Яру»,Разогреть шампанским кровь!

Есенин и Лина Кинел подхватили разудалый напев, и уже три голоса зазвенело на весь ресторан:

Эй, ямщик гони-ка к «Яру»,Лошадей, брат, не жалей.Тройку ты запряг, не пару,Так гони же поскорей.

Бесшабашный, отчаянный мотив словно вихрь подхватил Дункан с места: «Браво! Читан! Читан! Айседора будет плясать танец! Читан!» Она вышла из-за стола:

— Музыка! Please!

Официанты с выправкой бывших офицеров быстро освободили ей место перед эстрадой. Оркестр заиграл, и Айседора, словно шаль накинув на плечи красный шарф, с изумительной грацией и удалью исполнила огненный цыганский танец. А когда она, упав на колени, опрокинулась навзничь и затрясла плечами, как настоящая цыганка, зал взорвался восторженными аплодисментами и криками: «Браво, Айседора!»

Есенин помог жене подняться и, усадив за стол, подошел к оркестру.

— У вас гармошка русская есть? Гармошка! — показал он, раздвигая руками. — «Тына-тына…»

— У нас баян есть, Сергей Александрович! — ответил тапер по-русски.

— Родной ты мой! Русский, что ли? — обрадовался Есенин родной речи.

— Русский! Из казаков! — улыбнулся тапер. — Так что тащу баян!

— Ай ты! Русь моя! — На глаза у Есенина навернулись слезы. — Тащи! Баян тоже гармошка… только еще лучше!

Тапер мигом слетал куда-то и вернулся с баяном. Есенин перекинул ремень через плечо и, присев на край эстрады, стал на слух подбирать мелодию.

— Сергей Александрович, мы можем подмогнуть, — предложил тапер, но Есенин помотал головой. — Не надо, брат! Это моя песня!

А Кусиков снова было заиграл на гитаре, но Есенин резко остановил его:

— Тихо, Сандро! Постой!

Тапер с готовностью помог ему залезть на эстраду.

— Слушайте все, кто по-русски понимает! — крикнул Есенин на весь зал. — Стихи свои петь буду! Столетия пролетят, меня уже не будет, и вас никого не будет, а стихи мои, песни мои народ русский петь будет, потому что в них — душа моя, наша русская душа… а она бессмертна! — В наступившей тишине тоненько, на высокой ноте заплакал русский баян.

Не жалею, не зову, не плачу,Все пройдет, как с белых яблонь дым.Увяданья золотом охваченный,Я не буду больше молодым.

— Айседора! Я дам тебе сто тысяч долларов, но ты должна остаться! — глядя на поющего Есенина, тихо заговорил Зингер. — Не езди в Россию, умоляю! Ты погибнешь с ним! Мери, дорогая, уговорите ее: вы ее близкая подруга, она вас послушает!

— Зингер прав! Посмотри, на кого ты стала похожа! А ведь твой талант… он нужен людям… — поддержала его Детси.

— Ты понимаешь, как мне плохо? — призналась Дункан.

— Еще бы, вся эта безумная жизнь со своим май дарлинг! Ну, успокойся, дорогая, — Мери налила бокал вина, — давай выпьем! — Сделав глоток, она прижала Дункан к себе: — Я буду рядом с тобой… я тебя никогда не брошу!

А Есенин пел:

Я теперь скупее стал в желаньях,Жизнь моя, иль ты приснилась мне?Словно я весенней гулкой раньюПроскакал на розовом коне.

С восторгом слушая его исповедь, Лина тихо спросила Кусикова: «Это новые стихи?» Кусиков отрицательно покачал головой: «Я их уже слышал… они года два назад написаны».

— Я хочу спросить вас, как поэта, Есенин — гений?

— Да! — не задумываясь ответил Сандро. — Таких сейчас нет, да и вряд ли будут! — Он тяжело вздохнул и прибавил: — Боюсь только, в Москве нашего гения встретят не лучшим образом!

— Почему, Сандро? — испугалась Лина.

— В правительстве идет борьба за власть. Ленин действительно отошел от дел. Сейчас там Сталин, Зиновьев, в Питере — Каменев, и против них — Троцкий. Как пауки в банке! И тут Есенин вернется резать правду-матку, а она им нужна?!. Лейбе Бронштейну и иже с ним… Сергею бы не возвращаться… — Он одобрительно помахал другу рукой. Есенин заметил этот жест, грустно улыбнулся в ответ и еще шире развернул мехи баяна. Еще звонче запел последнее четверостишье:

Все мы, все мы в этом мире тленны,Тихо льется с кленов листьев медь…Будь же ты вовек благословенно,Что пришло процвесть и умереть.

Пока звучали долгие аплодисменты и одобрительные возгласы, Дункан, вплотную приблизившись к Зингеру, страстно зашептала: «Лоэнгрин, если ты меня до сих пор любишь, дай денег! Мне очень нужно! Моя балетная школа в Москве бедствует. Я содержала ее за свой счет, но деньги кончились. Думала заработать на гастролях в Америке, но нас выслали из-за скандалов в печати. Ты должен спасти мою школу!»