Есенин - Виталий Безруков

Почувствовав резко изменившееся настроение друга, Левин положил ему руку на плечо: «Не бери в голову Сергей! Здесь все завидуют вам. Айседора милостью Божьей великая артистка! Ты гениальный поэт, гордость России! А они кто? Пф-ф-ф!..»

Есенин благодарно улыбнулся ему, открыто, обаятельно.

Подошедшая Рашель властно взяла Есенина за руку и, отстранив Левина, вывела его на середину комнаты.

— Моня! — обратилась она к мужу. — Прочти нам свой перевод Есенина! Сергей, послушайте, как вы звучите по-еврейски!

Мани-Лейб подошел к ним и захлопал в ладоши. Готовность, с какой он исполнял все просьбы своей жены, говорила о его полной подчиненности.

— Слушайте сюда, евреи! Я прошу тишины… выключите музыку!..

Когда все утихли, объявил: «Сергей Есенин в моем переводе». Он прочитал несколько стихов на идиш, невольно подражая чтению Есенина, и это выглядело ненатурально и карикатурно. Все из вежливости зааплодировали не столько стихам, сколько, из лести, хозяину вечеринки и родной речи.

— Как вам ваши стихи на нашем языке? — кокетливо спросила Рашель, почти повиснув у Есенина на плече.

«Катастрофа!» — подумал Есенин, продолжая отпивать вино, услужливо подливаемое Файнбергом. Он впервые слышал свои стихи на чужом языке и был страшно разочарован. Он резко отстранил от себя Рашель.

— Херово! Так Есенина не читают! — ответил Сергей, отдавая ей свой стакан. — Слушайте сюда, евреи! — крикнул он, подражая Мани-Лейбу. И сразу, без всякой подготовки, как лавина, обрушился на окружающих: — Сумасшедшая!.. Бешеная! Кровавая муть!.. — гремел его хриплый голос.

Несмотря на то что присутствующие евреи-эмигранты вряд ли поняли, монолог Хлопуши, изумительное чтение Есенина произвело на всех большое впечатление. Все искренне зааплодировали, особенно женщины. Рашель, словно выражая общий восторг, снова бросилась на шею Есенину.

— Я вам нравлюсь, Есенин? Давайте выпьем на брудершафт! — Она вернула ему доверху налитый бокал и, когда вино было выпито, обняла Есенина и прильнула к его губам долгим, страстным поцелуем. Сергей не сопротивлялся. Ему было приятно целоваться с молодой красивой женщиной, а то, что это происходило на глазах ее мужа и его жены, даже щекотало нервы.

Неизвестно, как бы отреагировала Айседора на подобную вольность своего любимого Серьеженьки, но она в это время находилась в другой комнате. Окруженная компанией мужчин, уже изрядно опьяневшая, она за чистую монету принимала их «восторженный» интерес к ней.

— Возраст — это только самогипноз! — кокетничала она, не замечая, как похотливо перемигиваются евреи между собой. — Жизнь идет своим чередом, и надо жить каждый день… Жизнь — это опыт, это приключение, это экспрессия!

Молодой смазливый еврей встал перед ней на колени, предварительно постелив на пол носовой платок, и молитвенно сложил руки.

— Айседора, пожалуйста, дайте прикоснуться грешными устами к ноге великой танцовщицы!

Дункан, пьяно улыбаясь, сбросила туфельку и протянула ему ногу, оголив ее выше колена:

— Прошу! Только не называйте меня танцовщицей! Я выразитель красоты! — Пальцами ноги она изящно толкнула его в лоб.

— Я целую божественную красоту! — сладострастно бормотал еврей, целуя ее ногу все выше и выше.

— Мое тело — храм искусства! — продолжила Дункан эротическую игру.

— О, как бы я хотел весь войти в этот храм! — Еврей полез было выше дозволенного, но Айседора перехватила его руку: «Noy, шалунишка!» Другой еврей, стоящий в дверях, пришел приятелю на помощь: «Почему нет, Айседора? Рашель, я вижу, зацеловала вашего мужа! Давайте же и мы целоваться на брудершафт!» Он толкнул ее на диван и сел рядом. Дункан попыталась подняться, но, удерживаемая с двух сторон мужчинами, сдалась:

— Oh, yes! Езенин — кобель, а я тогда сука! — пьяно захохотала она. — Please брудершафт!

Принесли вина, и каждый еврей, выпивая, целовался с ней, лапая ее за ляжки. Эту вакханалию случайно увидел Левин. Стремительно подойдя к Есенину, он возмущенно прошептал:

— Сергей, твоя Айседора… в общем, твою жену, кажется, вот-вот… понимаешь? Она совсем пьяная!

— Где она? — побледнел Есенин. Он грубо оттолкнул Рашель. — Где она? — Глаза его налились кровью.

— Там… — кивнул Левин на соседнюю комнату. Есенин, расталкивая гостей, двинулся к двери. Ветлугин преградил ему дорогу:

— Сюда нельзя, Сергей!

— Мне везде можно! Иуда! Твою мать! — прохрипел Есенин и ударил его ногой в пах. Ветлугин охнул и, скрючившись, присел у стены.

Есенин ворвался в комнату. Картина, которую он увидел, потрясла его. В центре дивана, развалясь и раскинув обнаженные ноги, сидела Дункан, и всю ее эти потные, с длинными сальными волосами евреи целовали своими слюнявыми ртами и лапали, как последнюю шлюху. Сергей задохнулся от ярости:

— Жена! Айседора Есенина — блядь! Моя жена — блядь!

Увидев разъяренного Есенина, евреи в страхе разбежались по сторонам и замерли, прилипнув к стенкам.

— Oh, my darling! Лублу! Езенин! — Она попыталась подняться, протягивая к нему руки.

— Блядь! — Есенин схватил жену за подол и рванул так, что кружевное платье чудом удержалось на ней. — Блядь! — кричал он. — Покажи себя! Свой инструмент! Свою палитру! Демонстрируй, блядь! Они же хотят этого! Ну! — волтузил он Айседору по дивану. — Паршивая сука! Выдра! Свобода американская! Твою мать!

Вбежал Ветлугин и набросился сзади на Есенина, обхватив его руками:

— Ты с ума сошел, Сергей!!! Так: материться! Кругом люди! Дамы!

Есенин затылком ударил Ветлугина в лицо, и тот, заверещав от боли, отпустил Есенина.

— Люди?! Где ты их видишь?! Эти козлы — люди? — наступал он на Ветлугина и, повернувшись, снова заорал на перетрусивших евреев:

— Жидовня! Зачем вы меня пригласили?! Поэзии моей захотелось? Или жену мою?!! Всем кагалом?!!

— Серьеженька, не надо! Я блядь, блядь! — рыдала Дункан, пытаясь остановить мужа. Но это только еще больше разъярило Есенина.

Он пошел по комнате, останавливаясь перед каждым прижавшимся в страхе к стене евреем, вглядываясь в их чужие, раскрасневшиеся, потные лица. Оправдываясь, они что-то твердили на своем языке.

— Изадору Есенину захотелось?! Мойша, ты хочешь?! А может, ты?!! А?! — оскалил он зубы в дьявольской улыбке. — Что же вы забздели?! Вы! Гнездо осиное!! — Когда он увидел вошедшего Мани-Лейба, у него из глаз брызнули слезы. — Мани-Лейб! Я… Я тебя своим другом считал… — превозмогая спазмы в горле, проговорил Есенин, — стихи свои дал!.. А ты меня… этим жидам, жену мою, на растерзание?!!

Появилась Рашель. Мгновенно оценив ситуацию, она незаметно от Есенина вывела плачущую Дункан из комнаты и прикрыла за собой дверь.

— Успокойся, Сергей… это недоразумение! — виновато улыбнулся Мани-Лейб.

— У тебя в штанах недоразумение!! — яростно оттолкнул его Есенин и повернулся к дивану. — Изадора где?! Где Изадора?! — направился он к дверям, но несколько человек преградили ему дорогу.

— Ах так?! Ну глядите, сволочи! — Есенин схватил стул и, разбив им окно, вскочил на подоконник: — Адье, пархатые! — крикнул он и хотел выпрыгнуть, но Левин в отчаянном броске вцепился в него.

— Не надо, Сергей! — истошно завопил он.

Мани-Лейб и все остальные бросились помогать.

Есенина стащили с подоконника и, несмотря на бешеное сопротивление, усадили на диван и привязали.

— Ну, распните, распните меня! — бился в истерике Есенин. — Распинайте! Чего вы ждете, вам не впервой! Вам знакомо это, жиды проклятые! Распинайте русского поэта!

Видя беспомощность Есенина, осмелевшая свора евреев обрушилась на него с бранью: «Сволочь! Гад! Русская свинья! Фак you! Потсен тухас! Большевистское отродье!»

— Перестаньте! Мне стыдно за вас, евреи! — вступился за друга Левин, усаживаясь рядом с ним. В наступившей тишине Есенин, глядя прямо в глаза Мани-Лейбу, отчетливо произнес:

— Мани-Лейб, подойди! Ближе! Еще ближе!

Когда Мани-Лейб приблизился, Есенин смачно плюнул ему в лицо. Мани-Лейб в ответ дал ему пощечину.

— Ну, жид ты, Моня! Жид! — попытался высвободить руки Есенин.

— Сергей! Не надо! — попросил Левин. — Ты ведь знаешь, что это оскорбление!

— Жид! — упрямо повторил Есенин, и Мани-Лейб опять ударил его по щеке.

— Жид! — не сдавался Сергей. На каждый удар Мани-Лейба он твердил: «Жид! Жид! Жид!» Когда Мани-Лейб в очередной раз замахнулся, чтобы ударить Есенина, Левин перехватил его руку:

— Пожалей себя, Моня! Скорее у тебя руки заболят и отсохнут, чем ты победишь Есенина!

Эта шутка сняла общее напряжение. Все облегченно засмеялись. Есенин как-то сразу успокоился. Смиренно опустив голову на грудь, он спросил: «Где Изадора?»

— Уехала в отель, я вызвала такси, — сказала, входя, Рашель.

— Развяжите меня, — попросил Есенин. Левин уже хотел развязать, но Мани-Лейб остановил его: