Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер

Они думали, что они на пляже одни. Ни Гарри, ни Нола не подозревали, что из леса над скалами за ними следит Лютер Калеб. Он подождал, пока они вернутся в дом, и только тогда вышел из своего убежища и бегом помчался к «мустангу», стоявшему на параллельной просеке. Приехав в Аврору, он припарковался перед «Кларксом» и бросился внутрь: ему непременно надо было поговорить с Дженни. Надо, чтобы кто-нибудь знал. У него было нехорошее предчувствие. Но Дженни вовсе не хотела его видеть.

— Лютер? Тебе не надо сюда приходить, — сказала она, когда он появился у стойки.

— Венни… Профти меня ва то утро. Я не долвен был так хватать тебя ва руку.

— У меня синяк остался…

— Профти, повалуйфта.

— А теперь ты должен уйти.

— Нет, подовди…

— Я заявила в полицию на тебя, Лютер.

Гигант помрачнел.

— Ты ваявила на меня в полифию?

— Да. Ты меня так напугал в то утро…

— Но мне надо тебе фкавать фто-то вавное.

— Нет ничего важного, Лютер. Уходи…

— Это по поводу Гарри Квеберта…

— Гарри?

— Да, фкави, фто ты думаефь о Гарри Квеберте…

— Почему ты о нем заговорил?

— Ты ему верифь?

— Верю? Да, конечно. Почему ты спрашиваешь?

— Мне надо тебе фто-то фкавать…

— Что-то мне сказать? И что же?

Лютер собирался ответить, но тут на площади перед «Кларксом» появилась полицейская машина.

— Это Тревис! — закричала Дженни. — Беги, Лютер, беги! Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

Лютер бросился наутек. Дженни видела, как он прыгнул в машину и рванул с места. Через несколько секунд в ресторан влетел Тревис Доун.

— Уж не Лютера ли Калеба я сейчас видел? — спросил он.

— Его, — ответила Дженни. — Но он ничего от меня не хотел. Он милый парень, жаль, что я подала жалобу.

— Я же тебя просил меня известить! Никто не имеет права поднимать на тебя руку! Никто!

Тревис кинулся обратно к машине. Дженни выскочила на улицу и остановила его на тротуаре:

— Умоляю, Тревис, оставь его в покое! Пожалуйста. По-моему, он теперь осознал.

Тревис посмотрел на нее и вдруг все понял. Так вот почему она так отдалилась от него в последнее время.

— Нет, Дженни… Только не говори мне, что…

— Что что?

— Ты втюрилась в этого полоумного?

— А? Да что ты городишь!

— Черт! Каким же я был идиотом!

— Нет, Тревис, что ты такое несешь…

Но он уже не слушал. Сел в машину и погнал как сумасшедший с включенными маячками и ревущей сиреной.

На шоссе 1, перед Сайд-Крик-лейн, Лютер заметил в зеркало заднего вида, что за ним гонится полиция. Он затормозил на обочине. Ему стало страшно. Тревис в бешенстве выскочил из машины. В его голове мелькали тысячи мыслей. Как Дженни могла увлечься этим чудовищем? Как она могла предпочесть ему Лютера? Он делал для нее все, он остался в Авроре, чтобы быть с ней рядом, а она не с ним, а с этим типом! Он приказал Лютеру выйти из машины и смерил его взглядом с головы до ног:

— Ты, урод недоделанный, ты пристаешь к Дженни?

— Нет, Тревиф. Клянуфь, это не то, фто ты думаефь.

— Я видел синяки у нее на руке!

— Я не раффитал силу. Мне правда офень валь. Я не хофу неприятнофтей.

— Неприятностей не хочешь? Да от тебя все неприятности! Ты ее трахаешь, а?

— Фто?

— Вы с Дженни трахаетесь?

— Нет! Нет!

— Я… Я делаю все, чтобы она была счастлива, а трахаешь ее ты? Да черт возьми, куда катится мир!

— Тревиф… Это фовфем не то, фто ты думаефь.

— Заткни глотку! — заорал Тревис, схватил Лютера за шиворот и швырнул на землю.

Он не совсем понимал, что ему делать. Он подумал о Дженни, отвергавшей его, почувствовал себя униженным и жалким. Но в нем поднимался гнев: хватит, сколько можно вытирать об него ноги, пора показать, что он мужчина! И тогда он отстегнул с пояса дубинку, яростно замахнулся и принялся зверски избивать Лютера.

15. Перед бурей

— И как вам понравилось?

— Неплохо. Но по-моему, вы придаете слишком большое значение словам.

— Словам? Но ведь слова имеют значение, когда пишешь, разве нет?

— И да, и нет. Смысл слова важнее, чем само слово.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, слово — это просто слово, и все слова принадлежат всем. Достаточно открыть словарь и выбрать какое-нибудь одно. И вот тут начинается самое интересное: способны ли вы придать этому слову совершенно особый смысл?

— Это как?

— Выберите слово и повторяйте его в своей книге по любому поводу. Возьмем наугад какое-нибудь слово, например, «чайка». Люди станут о вас говорить: «Знаешь, Гольдман — это тот тип, что пишет про чаек». А потом настанет момент, когда эти самые люди, увидев чаек, вдруг подумают о вас. Они посмотрят на этих крикливых птичек и скажут себе: «Интересно, что такого Гольдман в них нашел». И вскоре чайки у них станут связываться с Гольдманом. Каждый раз, увидев чаек, они будут думать о вашей книге и вообще о вашем творчестве. Будут воспринимать этих птиц уже иначе. Только в этот момент вы поймете, что пишете что-то стоящее. Слова принадлежат всем до тех пор, пока вы не докажете, что способны присвоить их себе. Этим и определяется писатель. Вот увидите, Маркус, некоторые станут вас уверять, будто книга — это отношения со словами. Неправда: на самом деле это отношения с людьми.

Понедельник, 7 июля 2008 года,

Бостон, штат Массачусетс

Через четыре дня после ареста шефа Пратта я встретился с Роем Барнаски в Бостоне, в отдельном кабинете отеля «Плаза», для подписания издательского договора на сумму один миллион долларов за книгу о деле Гарри Квеберта. Присутствовал и Дуглас, явно обрадованный тем, что ситуация благополучно разрешилась.

— Возвращаемся на круги своя, — сказал Барнаски. — Великий Гольдман сел наконец за работу. Бурные продолжительные аплодисменты!

Вместо ответа я просто вынул из портфеля стопку страниц и протянул ему. Он широко улыбнулся:

— Так вот, значит, ваши пресловутые первые пятьдесят страниц…

— Да.

— Мне нужно время, чтобы взглянуть, вы позволите?

— Пожалуйста.

Мы с Дугласом вышли из комнаты, чтобы не мешать ему читать, спустились в бар отеля и спросили темного бочкового пива.

— Как дела, Марк? — спросил Дуглас.

— Ничего. Последние четыре дня были совершенно сумасшедшие…

Он подхватил, кивнув:

— Да вся эта история совершенно сумасшедшая! Ты даже не представляешь, какой успех будет иметь твоя книжка. Барнаски знает, потому и предлагает тебе такие бабки. Миллион долларов — ничто по сравнению с тем, что он слупит сам. Ты бы видел, в Нью-Йорке только и разговоров, что об этом деле. Киностудии уже заговорили про фильм, все издательства жаждут выпустить книжки про Квеберта. Но все знают, что настоящую книгу можешь сделать только ты. Ты единственный, кто знает Гарри, единственный, кто знает Аврору изнутри. Барнаски хочет всех опередить и присвоить эту историю: он говорит, если мы сумеем первыми выпустить книгу, Нола Келлерган станет фирменным знаком издательства «Шмид и Хансон».

— А ты что обо всем этом думаешь? — спросил я.

— Что это редкая писательская удача. И хороший повод дать отпор тем, кто поливает грязью Гарри. Ты ведь с самого начала собирался его защищать, верно?

Я кивнул. И взглянул наверх, туда, где Барнаски знакомился с фрагментом моего повествования, весьма обогатившегося благодаря событиям последних дней.

3 июля 2008 года,

за четыре дня до подписания договора

С момента ареста шефа Пратта прошло несколько часов. Я возвращался в Гусиную бухту из тюрьмы штата, где Гарри, потеряв самообладание, едва не запустил мне стулом в физиономию, когда я рассказал ему о том, что у Элайджи Стерна висит портрет Нолы. Припарковавшись перед домом, я вышел из машины и сразу же заметил клочок бумаги, торчащий из дверного проема. Еще одно письмо. И на сей раз тон его был иным.

Последнее предупреждение, Гольдман.

Я не придал ему значения: первое предупреждение или последнее, что это меняет? Швырнул письмо в корзинку для мусора на кухне и включил телевизор. По всем каналам говорили об аресте Пратта; кто-то даже ставил под сомнение результаты расследования, которое он в свое время самолично возглавлял, и все задавались вопросом, не вел ли бывший шеф полиции розыски намеренно небрежно.

Вечерело. Ночь обещала быть теплой и прекрасной; таким летним вечером подобает наслаждаться вместе с друзьями, кидая на гриль огромные стейки и попивая пиво. Друзей у меня не было, но я решил, что стейки и пиво имеются. Открыл холодильник, но он оказался пуст: я забыл купить еды. Забыл о себе. И тут я осознал, что у меня холодильник Гарри — холодильник одинокого человека. Я заказал по телефону пиццу и съел ее на террасе. У меня есть, по крайней мере, терраса и океан; для отличного вечера не хватало только барбекю, друзей и подружки. В эту минуту раздался телефонный звонок. Звонил один из немногих моих друзей, который, однако, уже довольно долго не давал о себе знать: Дуглас.