Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер

На основании этих заявлений Гэхаловуд сумел убедить прокуратуру выдать ордер на обыск в доме Элайджи Стерна. Обыск состоялся утром в пятницу, 4 июля, в День независимости. Портрет Нолы был обнаружен в мастерской и конфискован. Элайджу Стерна доставили в полицию штата и допросили, но обвинение ему предъявлено не было. Однако этот новый поворот событий возбудил еще большее любопытство в обществе: мало того, что по делу о смерти малышки Келлерган арестованы знаменитый писатель Гарри Квеберт и бывший шеф полиции Гэрет Пратт, в нем оказался замешан еще и самый богатый человек Нью-Гэмпшира.

Гэхаловуд во всех подробностях рассказал мне о допросе Стерна. «Поразительный тип. Абсолютное спокойствие. Даже велел своей армии адвокатов подождать за дверью. Такой внушительный, взгляд стальной, мне даже стало не по себе в его присутствии, а уж я на таких делах собаку съел. Я показал ему картину, и он подтвердил, что это действительно Нола».

— Почему у вас дома висит эта картина? — спросил Гэхаловуд.

Стерн ответил таким тоном, словно это само собой разумеется:

— Потому что она моя. Разве в этом штате есть закон, запрещающий вешать на стену картины?

— Нет. Но это портрет девочки, которую убили.

— А если бы у меня был портрет Джона Леннона, которого тоже убили, это бы имело какое-то значение?

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, мистер Стерн. Откуда взялась эта картина?

— Ее написал один из моих тогдашних служащих. Лютер Калеб.

— Почему он написал этот портрет?

— Потому что любил рисовать.

— Когда была написана картина?

— Летом семьдесят пятого. В июле или августе, если мне не изменяет память.

— То есть непосредственно перед исчезновением девочки.

— Да.

— Как она была написана?

— Кистью, я так полагаю.

— Прекратите валять дурака. Откуда он знал Нолу?

— В Авроре все знали Нолу. Она пробудила в нем вдохновение, и он написал ее портрет.

— А вас не смущало, что у вас дома висит портрет пропавшей девочки?

— Нет. Это прекрасная картина. Это называется «искусство». А истинное искусство тревожит. Искусство, которое нравится всем, — это результат вырождения нашего мира, испорченного политкорректностью.

— Вы сознаете, что, владея картиной с обнаженной девочкой пятнадцати лет, можете заработать неприятности, мистер Стерн?

— Обнаженной? У нее не видны ни груди, ни половые органы.

— Но ведь она явно обнажена.

— Вы готовы отстаивать свою точку зрения в суде, сержант? Ведь вы проиграете, и знаете это не хуже меня.

— Я только хочу выяснить, почему Лютер Калеб рисовал Нолу Келлерган.

— Я уже сказал: он любил рисовать.

— Вы знали Нолу Келлерган?

— Немного. Как все в Авроре.

— Только немного?

— Только немного.

— Вы лжете, мистер Стерн. У меня есть свидетели, утверждающие, что вы состояли с ней в связи. Что ее привозили к вам домой.

Стерн расхохотался:

— И вы можете доказать свои слова? Сомневаюсь, потому что это ложь. Я ни разу не притронулся к девочке. Слушайте, сержант, мне вас жаль: ваше расследование явно топчется на месте, и вам стоит большого труда формулировать вопросы. Так и быть, я вам помогу. Нола Келлерган сама пришла ко мне. В один прекрасный день она пришла ко мне домой и сказала, что ей нужны деньги. И согласилась позировать для картины.

— Вы платили ей за то, что она позировала?

— Да. Лютер был очень одаренный художник. Безумно талантливый! Он уже писал для меня превосходные картины — виды Нью-Гэмпшира, сцены из повседневной жизни нашей прекрасной Америки, и я страшно загорелся. На мой взгляд, Лютер мог стать одним из величайших художников столетия, и я подумал, что, рисуя эту потрясающую девушку, он сможет создать нечто грандиозное. И вот вам доказательство: если я сейчас, на волне скандала вокруг этого дела, задумаю продать картину, то, вне всякого сомнения, выручу за нее один-два миллиона долларов. Много вы знаете художников, которые продаются за два миллиона долларов?

После этих объяснений Стерн, решительно заявив, что потерял уже достаточно времени и допрос окончен, удалился в сопровождении толпы адвокатов, а у онемевшего Гэхаловуда к расследованию добавилась еще одна загадка.

— Вы что-нибудь понимаете, писатель? — спросил меня Гэхаловуд, закончив рассказ о допросе Стерна. — В один прекрасный день девочка является к Стерну и предлагает за бабки позировать для картины. Вы можете в такое поверить?

— Безумие какое-то. Зачем ей нужны были деньги? На побег?

— Возможно. Но она даже сбережения свои с собой не взяла. В ее комнате осталась коробка из-под печенья со ста двадцатью долларами.

— А что вы сделали с картиной? — спросил я.

— Пока оставили у себя. Улика.

— Какая улика, если обвинение Стерну не предъявлено?

— Против Лютера Калеба.

— Так вы его всерьез подозреваете?

— Понятия не имею, писатель. Стерн занимался живописью, Пратт занимался фелляциями, но какие у них мотивы убивать Нолу?

— Боялись, что она проговорится? — предположил я. — Может, она пригрозила все рассказать и один из них в приступе паники ударил ее так, что она умерла, а потом закопал в лесу?

— Но откуда тогда надпись на рукописи? «Прощай, милая Нола» значит, что этот человек любил девочку. А единственным человеком, который ее любил, был Квеберт. Мы все время возвращаемся к Квеберту. А если Квеберт узнал про Пратта и Стерна, слетел с катушек и убил Нолу? Вся эта история вполне может быть убийством из ревности. Кстати, это была ваша гипотеза.

— Чтобы Гарри совершил убийство из ревности? Нет, это полная бессмыслица. Когда наконец будут результаты этой долбаной графологической экспертизы?

— Скоро. На днях, насколько я знаю. Маркус, я должен вам сказать: прокуратура собирается предложить Гарри сделку со следствием. С него снимают похищение, а он признается в убийстве на почве ревности. Двадцать лет тюрьмы. Будет примерно себя вести — просидит пятнадцать. Без смертной казни.

— Сделку? Почему сделку? Гарри ни в чем не виноват.

Я чувствовал, что мы что-то упускаем из виду, какую-то деталь, которая объясняет все. Но, перебирая в памяти последние дни жизни Нолы, не мог найти за весь август 1975 года ни одного значительного события, вплоть до пресловутого вечера 30-го числа. По правде говоря, когда я беседовал с Дженни Доун, Тамарой Куинн и еще несколькими жителями Авроры, мне показалось, что эти три недели были для Нолы счастливыми. Гарри рассказывал, как ее топили, Пратт — как принуждал ее к минету, Нэнси говорила об отвратительных встречах с Лютером Калебом, но Дженни и Тамара утверждали совсем иное: по их словам, никак нельзя было предположить, что Нолу били или что она была несчастна. Тамара Куинн даже вспомнила, что попросила Нолу вернуться на работу в «Кларкс» с началом учебного года и та согласилась. Я так удивился, что дважды ее переспросил. Зачем Нола предпринимала шаги, чтобы снова занять место официантки, если собиралась сбежать? А Роберт Куинн сказал, что встречал ее иногда с пишущей машинкой, но шагала она легко и весело распевала. Судя по всему, Аврора в августе 1975 года была прямо-таки раем на земле. И я задумался, а действительно ли Нола собиралась покинуть город. Во мне зародилось страшное сомнение: почему я так уверен, что Гарри говорит правду? Откуда я знаю, что Нола в самом деле просила его уехать с ней? А если это уловка, чтобы снять с себя обвинение в убийстве? А если Гэхаловуд с самого начала был прав?

С Гарри я снова встретился под вечер 5 июля в тюрьме. Выглядел он ужасно. Весь серый, с прошлого раза на лбу появились новые морщины.

— Прокурор хочет предложить вам сделку, — сказал я.

— Знаю. Рот мне уже говорил. Убийство из ревности. Через пятнадцать лет я смогу выйти на свободу.

Судя по его интонации, он был готов рассмотреть это предложение.

— Только не говорите, что согласитесь, — рассердился я.

— Не знаю, Маркус. Так я смогу избежать смертной казни.

— Избежать смертной казни? Это что значит? Что вы виновны?

— Нет! Но все улики против меня! И у меня нет ни малейшего желания играть в покер с присяжными, которые меня уже один раз обвинили. Пятнадцать лет тюрьмы все-таки лучше, чем пожизненное или камера смертника.

— Гарри, я последний раз вас спрашиваю: это вы убили Нолу?

— Да боже мой, нет, конечно! Сколько раз вам говорить!

— Значит, мы это докажем!

Я вытащил свой плеер и поставил его на стол.

— Помилуйте, Маркус. Опять эта машина!

— Мне надо понять, что произошло.

— Я не хочу, чтобы вы записывали. Пожалуйста.

— Отлично. Тогда я буду записывать от руки.

Я вытащил тетрадь и ручку.

— Мне бы хотелось еще поговорить о вашем побеге тридцатого августа семьдесят пятого. Насколько я понимаю, к тому моменту, как вы с Нолой решили уехать, ваша книга была почти готова…