Черное озеро (СИ) - К. Разумовская

ткань одеяла. Высунув голову, вижу ее, не успевшую стереть слезы с щек. Она натянуто улыбается, кусая губы. Отец продолжает кричать что-то бессвязное на кухне. Звон битого стекла.

— Уходи к бабушке. — едва слышно шепчет мама, постоянно оборачиваясь на приоткрытую дверь. Крики и стук из темноты пугает, но не так, как тот, кто является его причиной.

— А как же ты? — вопрос встает комом в горле. Мама утирает слезы и кивает собственным мыслям, не сводя с меня глаз.

— Я скоро приду.

Я киваю и вылезаю из теплой кровати. Мама исчезает в темноте пугающе длинного коридора. Всячески отгоняю от себя плохие мысли, но не справляюсь. Что если она не придет на этот раз? Шагаю в темноту, стараясь не шлепать босыми ногами по паркетному полу. Остановившись прямо напротив арки на кухню, я гляжу в зеркало и вижу кучу битой посуды и разбросанной всюду еду. На потолке висит одинокая лампочка. Разбитый абажур, выглядывает из-за перевернутого стола. Мать рыдает, прислонившись к раковине. Под вешалкой все так же лежит мой пуховик и рюкзак. Нас разделяет всего несколько метров открытого пространства, но ступни будто приросли к полу. Я стою, разглядывая куртки и ботинки впереди, не решаясь сделать ни шага вперед. Вот она — моя домашняя работа по окружающему меня миру. Иду обратно в комнату и натягиваю первые попавшиеся под руку носки. Потом, под крики родителей, бегу в комнату отца и отворяю сначала первую раму, а потом вторую. Я не испытываю трудностей из-за страха, проглотившего меня целиком, не жуя, словно какой-то громадный монстр. Но у моего чудовища даже было имя, что я носила в качестве отчества. Я встаю ногами на широкий деревяный подоконник. Первый этаж вдруг кажется мне непреодолимо высоким. Холодный зимний ветер бьет в лицо, царапая щеки снежинками. Я спрыгиваю вниз, увязая по пояс в сугробе. Холод пробирает меня до костей, пока я вылезаю из снега. Носки почти слетают, но я подтягиваю их, будто это моя единственная существенная проблема. Раз проблему не решить с одной стороны, то всегда остается другая. Стараюсь дышать глубже, чтобы унять дрожь. Воздух выходит из меня густыми облаками белого пара. Меня трясет от холода. Я возвращаюсь к входной двери в дом и, едва приоткрыв ее, вытаскиваю первую попавшуюся пару обуви. Не мою. На то, чтобы забрать куртку у меня не хватает наглости. Тону в ботинках и шумно топаю во двор, а после — на дрогу. Снежинки блестят в свете фонарей и исчезают в непроглядной темноте. Обхватываю себя руками, пытаясь согреться. На мгновение моя фантазия играет со мной злую шутку, и я представляю теплые объятия любящего отца. Что если это было в последний раз и мама не вернется? Вытягиваю руки вдоль туловища, запуская ворох снежинок за шиворот пижамы. Зима крепко и любяще принимает меня в свои ледяные объятия, сталкивая с беспощадной реальностью слишком рано.

— Инесса? — доносится обеспокоенный голос Стивера вырывающий меня из воспоминаний. На руках висят шмотки теста, и я не сразу понимаю, что происходит. Оглядываюсь по сторонам, кусая губы. Катунь больше не выглядит веселым. Я натыкаюсь на него взглядом, когда он выпрямляется за столом и скрещивает мощные мускулистые руки на груди. Стивер поднялся и застыл на середине кухни, на полпути ко мне. Его рыжие кудри растрепались, образуя небрежное гнездо на голове. Оборачиваюсь. Амур сидит на том же месте. Он прислонился к печи, подтянув одну ногу ближе к себе.

— Ты в порядке? На тебе лица нет. — киваю Стиверу, нервно сдирая тесто с пальцев, царапая кожу. Оно не отлипает, заставляя нервничать еще больше. Стараюсь скрыть напряжение, но у меня едва выходит.

— Я могу тебя утешить. — натужно весело говорит Катунь. — У тебя ведь нет мужа в «твоем мире»?

У всего плохого, что произошло в моей жизни — его лицо.

Как я вообще могу чувствовать себя в безопасности черт знает где, если я была лишена этого даже в собственном доме?

Мотаю головой, пытаясь отогнать воспоминания подальше. Хочу запереть их где-то глубоко внутри, чтобы больше никогда не касаться вязкого ужаса, заставляющего сердце обливаться кровью из давно заживших ран.

— Отвяжись от нее. — зло бросает Амур. Замираю в раздумьях, но так и не могу заставить себя обернуться на его голос. Молчание становится напряженным, и я выпаливаю первое, что приходит на ум, после нелепо оборванной беседы:

— Я помню, ты не фанат вторых свиданий, но знаешь, что самое приятное в длительных отношениях? Думаю, в «любом мире». — я не обращаюсь ни к кому конкретному, от чего наверняка выгляжу крайне глупо. Тема разговора давно перестала быть актуальной, но подумала я об этом слишком поздно.

— Порази меня. — без особого энтузиазма подаёт голос Амур. У меня наконец хватает сил обернуться. Кажется, он спас меня из неловкого положения непроизвольно. Его уставшее лицо не выражает ни единой эмоции, схожей с интересом. Он мотает головой, прочесывая чёлку длинными пальцами. Хватаю ртом воздух. Слова выходит из меня неуверенно и с трудом.

— Чувство безопасности.

Амур неодобрительно качает головой из стороны в сторону. Он не смеется надо мной и это уже несказанно радует. Я не могу отвести взгляд, даже когда он, заметив мое чрезмерное внимание, закатывает глаза.

— Понятия не имею, о чем речь.

Его голос звучит высокомерно. Амур вновь прилипает озабоченным взглядом к бревенчатой стене перед собой, крутя граненый стакан в исполосованных шрамами руках.

Чего тебе-то жаловаться? Будто Идэр могла угрожать его жизни.

Сердце гулко стучит в груди, ещё пару часов назад наполненной речной водой. Каждый удар отдается болью в сломанные ребра, словно сердце спотыкается о глупую догадку, заставляя меня обратить на себя внимание.

Что если шрамы на лице Разумовского оставлены названной женой, которую он так яро презирает?

Глава 6. Сорняк. Нева.

Из трех старших сестер мне не повезло полюбить ту, которая ненавидела меня более всего на свете. Кто же знал, что, вспоминая дом, я всегда буду думать лишь о ней?

***

Все собрались на кухне. Катунь отпускает пошлые шутки, а Стивер возмущается в ответ. Я слышу их голоса через стену. Меня переполняет уверенность.

Инесса права. Нужно просто поговорить и закончить эту главу своей жизни. Скоро все подойдет к концу, и я уеду. Исчезну, будто меня никогда и не было в этом проклятом царстве.

Но прежде я должна отпустить.

Ардон — третья старшая сестра, гордость и проклятие нашего княжеского рода. Отмеченная Старыми Богами с рождения, она всегда возвышалась надо мной хищной птицей. Она умеет