Возвращение в эмиграцию. Книга первая - Ариадна Васильева

Вечером братья ссаживали нас возле лагеря и катили домой, а мы ужинали и заваливались спать, утомленные долгим днем. Все виденное при ярком свете продолжало медленно кружиться, разворачиваться фантастическими панорамами, стоило закрыть глаза. Я совершенно перестала ходить на танцы, до кислых физиономий несостоявшихся ухажеров мне не было никакого дела.

Жозеф не пытался за мною ухаживать, и я была ему за это благодарна. Я была уверена, что приятельский стиль поведения устраивает вполне и его. Мы подтрунивали над нашими влюбленными, а те уже и не таились от нас.

Однажды отправились в срочную деловую поездку — выручать попавшую в аварию вторую машину мсье Пьера. В аварии никто не пострадал. Просто двое других двоюродных братьев Жозефа, Морис и Альбер, застряли где-то на половине дороги между Аяччо и Бастией на горной ферме. Рене и Жозеф должны были привезти им новые детали для сломанной машины. Я раз десять переспросила Рене, успеем ли мы вернуться в тот же день, и каждый раз получала утвердительный ответ.

Дорога из Аяччо в Бастию затмила все виденное на Корсике прежде. Главное впечатление — Les Sanginaires — выступающая в море гряда высоченных скал с рваными вершинами. Сначала они шли сплошной стеной, дальше вразброс по морю. Казалось, будто со дна моря вынырнули окровавленные чудища, и грудью встречают морской прибой.

Охая, ахая, чуть не вываливаясь из открытой машины, мы без устали восторгались панорамой, неторопливо кружившей внизу. Только от Кальви дорога резко пошла в гору. Но пока не скрылся за поворотом выдвинутый в залив округлый мыс со старинной крепостью, мы выворачивали назад головы, не желая расстаться с видом городка, защищенного циклопическими крепостными стенами.

Место, куда мы прибыли в пятом часу пополудни, было фермой и одновременно гостиницей для проезжающих в Бастию автомобилистов. Асфальт, бензоколонка, телефон напоминали о ХХ веке, а кругом — нагромождение камней, заросли маки и ни души на двадцать километров окрест. Ферма стояла на уступе, на самом краю обрыва. На дне его лежали каменные глыбы с черными трещинами. Северной стороной ферма прижималась к скалам, а по ним, россыпью и цепочками, карабкались вверх окаменелые рыцари в ржавых доспехах.

Во дворе, ничем не огороженном, стояли стол, скамьи, сложенные бревна и поленницы нарубленных дров. Здесь же был небольшой огород. Открытая и поросшая травой восточная сторона служила пастбищем. По нему бродили четыре овцы и белая коза с отпиленным рогом. Запад был грозно заслонен горами, и солнце уже касалось их зубцов, намереваясь устроить закат намного раньше положенного срока.

Потерпевшие аварию бурно обрадовались нам, четверка братьев кинулась чинить автомобиль, все перемазались, как черти, и после долгих и горячих препирательств выяснилось, что самая крупная из привезенных деталей не подходит.

Ругались, пинали попавшие под ноги камни и железяки. Выход оставался один — ночевать на ферме. Ехать домой за деталью было поздно, до Бастии хоть и ближе, но тоже бессмысленно. Я стала выговаривать Жозефу, а он оправдываться:

— Но, Натали, будьте благоразумны. Я не могу бросить сломанную машину и мчаться отвозить вас в лагерь. И отец рассердится. Ну, так получилось, что делать. Здесь есть комнаты для приезжих, ужином нас накормят, ничего с вами не случится за одну ночь.

Пришлось скрепя сердце согласиться.

У хозяев фермы было восемь душ детей. Старшая дочь, за ней двое мальчиков, погодки, лет по семнадцать-восемнадцать, еще две девочки помладше и трое совсем маленьких. Все, включая отца и мать, красивые, зеленоглазые и черноволосые. Поначалу я думала, что зеленые глаза Жозефа и Рене — только их семейная особенность, теперь же поняла свою ошибку. На Корсике часто встречаются люди с темно-зелеными глазами.

В семь часов все сели ужинать вместе с хозяевами во дворе. Молодежь быстро перезнакомилась, мать этого прекрасного семейства покровительственно смотрела на нас, изредка поворачивала гордую голову к мужу, что-то говорила и встречала такой же добродушно-покровительственный взгляд. Малыши влезали к ней на колени, получали требуемый поцелуй, потом слезали, уступая очередь следующему.

Во дворе под навесом находилась странная облупленная машина, что-то вроде механической шарманки. Чтобы вызвать ее к жизни, надо было бросить в щель на корпусе позеленевшую медную монетку. Получив мзду, шарманка удовлетворенно кряхтела, сипела, в утробе ее раздавался треск, — казалось, она вот-вот распадется на части. Но, спохватившись, старушка вдруг начинала играть. Было в ее репертуаре несколько старинных вальсов и быстрых фокстротов, и мы весело закружились под неведомо откуда взявшейся в небе сразу спелой луной. Особенно усердствовали хозяйские сыновья и дочки. Малыши тянули руки, просили, чтобы с ними тоже потанцевали. Мать брала каждого по очереди, делала несколько па, но старалась держаться подальше от наших темпераментных прыжков.

Когда мелодия заканчивалась, Тино, старший сын, вытаскивал из-под шарманки проволочный крючок, поджимал губу, с напряженно обращенным к луне взором доставал обратно использованную монетку и снова бросал ее в щель. Склеротическая прабабушка всех шарманок не замечала подвоха и продолжала наяривать фокстрот.

Наконец хозяйка объявила окончание вечера и велела всем укладываться спать. Я огляделась. Рене и Мари-Роз исчезли. Жозеф взялся показать мне, где находится отведенная нам с ней комната, повел по длинному коридору и открыл одну из многочисленных дверей.

Комната была небольшая, чистенькая. В углу умывальный столик с мраморной доской, фаянсовым кувшином, совсем на французский лад. Только кровать почему-то стояла не в углу, а посреди комнаты, упираясь изголовьем в стену. Открытое, без занавесок, окно выходило во двор. На столе горела керосиновая лампа с ясным, натертым до блеска стеклом.

— Где Мари-Роз? — спросила я.

— Мари-Роз там, где ей хочется быть, — хихикнул Жозеф и сел на кровать совершенно по-хозяйски.

Вот это мне уже совершенно не понравилось.

— Когда придет?

— Она не придет, — весело смотрел Жозеф, — нам и без нее будет хорошо.

— То есть кому это — нам?

— Мне и вам.

Вот те и раз! Вот тебе и горы, вот тебе и море, вот тебе и все.

— Вы, что, Жозеф, окончательно спятили или только наполовину?

— Не валяйте дурака, Натали! — протянул он руку и схватил меня.

Я вырвалась и бросилась к двери. Она была заперта. Я разозлилась не на шутку. А когда злюсь — все идет хорошо.

— Какое вы имели право запереть дверь? Это гадко! Я считала вас порядочным человеком, Жозеф! — метнулась к окну, успела бросить, — счастливо оставаться, — и выпрыгнула в окно.

К счастью, было невысоко. Без оглядки, я во весь дух помчалась по дороге.

Выбежала на шоссе и пошла по нему, особенно не раздумывая, какую выбирать сторону. Все равно на двадцать километров кругом не было никакого жилья. Да я и не собиралась убегать, просто шла без цели. Я перестала злиться на Жозефа, даже развеселилась. Ловко я ускользнула от неожиданного корсиканского сюрприза! Кругом было тихо, лунно. Я очутилась в волшебной стране.

Вдоль шоссе тянулось пересохшее русло горной речки, над ним возвышались скалы, черные, бархатные. С другой стороны мирно спала поросшая кустарником долина, окаймленная дальними горами. Ночь была светла, не рождала шершавых, холодящих затылок страхов. И вот уже луна перестала казаться луной, превратилась в светило иной планеты, за поворотом ждал марсианин в синем плаще.

Я расслышала за спиной чьи-то шаги. Кто-то быстро шел по дороге, кто-то догонял меня. И уж, конечно, не марсианин, а глупый Жозеф. А вот я ему устрою взбучку за испорченную прогулку!

Шаги приблизились, я обернулась. Это был не Жозеф! Это был старший сын наших хозяев — Тино. Он перевел дыхание, запыхался, бедный, и извиняющимся голосом произнес:

— Никак не мог прийти раньше… Надо было, чтобы братья уснули… Уж извините, заставил вас ждать.

Я смотрела на него, будто он и впрямь свалился с луны.

— Но я вас не ждала. Я просто гуляю.

Тогда он стал смотреть недоуменно.

— Но вы же… Когда мы танцевали… Вы же спрашивали, гуляю ли я в такие лунные ночи.

О, Боже милосердный! Я, кажется, и впрямь о чем-то таком говорила во время танца, а он, бедолага, принял за чистую монету, за приглашение на свидание. Только этого не хватало! И не слишком ли много проявлений пылкого корсиканского темперамента за один вечер?

Чтобы не идти с ним дальше, я присела на невысокий парапет, отделяющий шоссе от речушки, и мы стали разговаривать. Я расспрашивала его о жизни на Корсике, он меня — про Париж. Париж в его представлении был чем-то особенным, сверхъестественным. Чуть позже я спросила: