Тайна гибели Лермонтова. Все версии - Вадим Хачиков

Что же это за обстоятельства? Вспомним: рассматривая лермонтовское окружение, мы отмечали, что вся эта публика вела примерно одинаковый образ жизни, вращалась в одном и том же кругу знакомых. За одним-единственным исключением: Арнольди, Тиран и прочие гвардейские офицеры не были вхожи в дом Верзилиных. Тогда выходит, что именно с небольшим кругом лиц, посещавших генеральскую гостиную, и связано нечто, так подействовавшее на Мартынова, что тот, презрев добрые приятельские отношения, сделался врагом Лермонтова? Скажем, возникла в той компании ситуация, вынудившая Николая Соломоновича не просто поссориться с приятелем, а возненавидеть его настолько, чтобы убить на дуэли. Или нашелся кто-то, подстрекавший Мартынова к ссоре, играя на его самолюбии и обидах за шутки Михаила Юрьевича.

С ситуацией повременим, сначала поищем подстрекателя. Кто же это мог быть? За исключением неких случайных лиц, упоминаемых Висковатовым и Мартьяновым, у Верзилиных бывали люди хорошо нам известные – С. Трубецкой, М. Глебов, Л. Пушкин, М. Дмитриевский – самое доброе отношение к Михаилу Юрьевичу позволяет нам спокойно исключить их из числа возможных «подстрекателей». Едва ли могли оказаться в их числе пожилой и добродушный полковник Зельмиц или совсем юный Бенкендорф.

Остается единственная фигура – князь А. И. Васильчиков, который находится под сильным подозрением у многих биографов Лермонтова. П. Мартьянов, например, называя Мартынова орудием в руках «мерлинистов», считал Васильчикова их направляющей рукой. Позднее многие видели князя тайным врагом поэта, который настраивал против него Мартынова и сделал все, чтобы дуэль состоялась. Насколько справедливы эти обвинения?

Как известно, впервые они прозвучали из уст домохозяина, В. И. Чилаева, и более никем из современников не были подтверждены. Чилаев же вполне мог руководствоваться какими-то личными обидами, которые нанес ему титулованный постоялец. Если же посмотреть на отношения Лермонтова и Васильчикова непредвзято, то мы увидим, что летом 1841 года в Пятигорске они встретились далеко не впервые. Васильчиков входил в петербургское окружение Лермонтова, состоял членом так называемого «кружка шестнадцати». Их встречи случались также в Москве и неоднократно на Кавказе – и в 1840, и в 1841 году. Так почему же Васильчиков раньше не попытался натравить на поэта кого-то из общих знакомых?

Но, пожалуй, более весомый аргумент в защиту князя – слишком малая его возможность влиять на Мартынова. Ведь мы знаем, что Мартынов появился в Пятигорске и снял квартиру по соседству лишь в конце июня. Скорее всего, до этого они с князем даже не были знакомы. Так что, подобно Наркизу Тарасенко-Отрешкову, Васильчиков имел слишком мало времени и возможностей для настраивания Мартынова против Лермонтова.

Не стоит исключать и такой резон: князь был на несколько лет моложе Николая Соломоновича, а потому не являлся для него таким авторитетом, как, скажем, сверстники – Столыпин или Трубецкой. К тому же он был штатским человеком, так называемым «шпаком», и на таких военные смотрели свысока. И жил он хоть и поблизости, но все же не в соседней комнате, как тот же Глебов. И вряд ли мог так активно воздействовать на Мартынова, чтобы за столь короткий срок – менее двух недель – обрести власть над сознанием и волей мало знакомого ему человека и внушить тому желание убить своего старого и доброго приятеля. Нет-нет, зловредное воздействие Васильчикова – еще одна легенда, вызванная незнанием реалий пятигорской жизни того лета!

Выходит, не было в верзилинской компании человека, который бы и достаточно близко знал Мартынова, и был хорошо осведомлен о задевающих его острых и ядовитых шутках Лермонтова, и, главное, имел бы на него достаточно большое влияние, чтобы спровоцировать ссору.

А может, все-таки был? Почему мы считаем, что этот человек – обязательно мужчина?

Шипы «Кавказской Розы»

Может ли быть виновником роковой ссоры не «он», а… «она»? Что ж, не исключено и такое. Ведь женщина порой имеет огромную власть над мужчиной, пожалуй, даже большую, чем любой из его друзей или приятелей.

Была ли в той тесной компании особа, хорошо знающая Мартынова и способная повлиять на него? Да, была! Чем обусловлено это влияние, мы скоро выясним. А пока приготовимся к тому, что едва будет названо ее имя, как сразу же зазвучит хор возмущенных голосов. Потому что речь пойдет об Эмилии Александровне Клингенберг, падчерице генерала Верзилина.

Эмилия Клингенберг? Та знаменитая красавица, «Роза Кавказа», которой восхищались все представители сильного пола, приезжавшие в Пятигорск? Та самая родственница Лермонтова, к которой впоследствии обращались за информацией о поэте все его биографы? Чьи воспоминания у многих из них считались источником самых подробных и достоверных сведений о последних днях его жизни?

Нет, язык не поворачивается произнести хулу в ее адрес! Рука не поднимается написать, что именно она повинна в гибели Лермонтова! А между тем кое-кто из современников ее в этом упрекал. И некоторые из тех, кто писал о поэте позднее, были с ними согласны. Но, как говорится, «жена Цезаря выше подозрений»: супружество с троюродным братом Михаила Юрьевича, А. П. Шан-Гиреем, довольно долгое время служило своеобразным щитом, укрывавшим «Розу Кавказа» от всяческих нападок. А потом эти нападки как-то сами собой забылись, и прекрасная Эмилия стала в глазах потомков чуть ли не близким другом поэта.

Слов нет, обвинять ее, ставшую родственницей Лермонтова, дело непростое. И все-таки попробуем выяснить: могла ли быть Эмилия Александровна причиной если не гибели поэта, то, по крайней мере, его ссоры с Мартыновым?

Приглядываясь к отношениям поэта и «Розы Кавказа», удивляешься хитросплетению их судеб, которые не только оказались непостижимым образом связаны между собой, но оказывали взаимное, увы, нередко роковое, влияние. Мы уже отмечали, что впервые обстоятельства свели их уже в детстве, летом 1825 года, когда Е. А. Арсеньева привезла на Горячие Воды для лечения своего болезненного внука Мишу Лермонтова.

О том, что случилось тем летом, юный Лермонтов рассказывал так:

«Записка 1830 года, 8 июля, ночь. Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея десять лет от роду?

Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тетушки, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти. Я не помню, хороша собой была она или нет. Но ее образ и теперь хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю, почему. Один раз, я помню, я вбежал в комнату; она была тут и играла с кузиной в куклы: мое сердце затрепетало, ноги подкосились. Я тогда ни об чем еще не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя и ребяческая: это была истинная любовь… Я не знаю, кто была она, откуда, и поныне мне неловко как-то спросить об этом… Белокурые волосы, голубые глаза… нет; с тех пор я ничего подобного не видел или это мне кажется, потому что я никогда так не любил, как в тот раз… И так рано! В десять лет! О, эта загадка, этот потерянный рай до могилы будут терзать мой ум!»