Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева

— Госпожа, — шепнул Анвира, когда Фэлтигерн ушёл, едва сдерживая ярость, — ты должна знать: всякий, кто призывает Дикую Охоту, уже не принадлежит себе.

— Что же в том, Анвира, ведь я уже давно не принадлежу себе. Душу мою уж забрала Дикая Охота…

— Вот как… — старый колдун на миг склонил голову. — Значит, всё уже решено… На счастье ты встретилась молодому королю, госпожа. Не гневись на неразумное его поведение. Он молод, он мужчина, а мужчина, у которого отнимают возлюбленную жену, горазд на сотворённые в горячке поступки и необдуманные обвинения. Теперь он ещё не способен понять. Но я благодарю за помощь, госпожа, от себя и за него.

— Всё так, как должно быть, Анвира, разве нет? Опрометчиво забирать слишком много счастья в одни руки. Муж мой желал получить королевство и королеву. Размен королевой за власть — недурная сделка, ведь так? Жизнь моя не так ценна… Он поймёт… да, поймёт, как же иначе…

Безмолвными тенями явились молодые ученики колдуна и помогли ему подняться, бережно поддерживая за сухие руки в оплётке вен. Анвира молча поклонился на прощание; ученики нагнули обритые головы. Причастные к магии отправились сотворять все положенные обряды по ниспосланию воинской удачи, возносить дары богиням воинов, чтоб те вселили доблесть в сердца наших воинов, чтоб придали крепости их рукам и меткости ударам, а в рядах врагов наших посеяли страх и отравили решимость.

Мне, хоть и обладающей кое-какими силами, было не по пути с ними, да, по правде сказать, не так уж и хотелось смотреть на кровавые жертвоприношения и участвовать в изнурительных ритуалах. Издали виделась огненно-золотая фигура Фэлтигерна. В преддверии боя, что решит его участь и участь всех воинов с обеих сторон, да и всей Эрин на ближайшие годы, Фэлтигерн сделался ожесточённым и, вместе с тем, сдержанно-собранным. Голос его гремел, слышимый всем и каждому в пределах долины Маг Туиред; он являлся в тысяче мест и успевал проследить за исполнением сотни дел, и всякий воин, верно, мог поклясться, что король обращался именно к нему и именно его ободрял.

Королева же предавалась безделью, занятая лишь тем, чтоб прослеживать путь солнца, клонящегося к закату. Полночь ознаменует победу Фэлтигерна и моё окончательное поражение. Или всё же не вполне поражение? Успех Фэлтигерна должен стать для меня утешением.

Сумерки расшивали туманную ткань золотыми и серебряными нитями. Во множестве разведённые костры, факелы в руках слуг и воинов расплёскивали тревожные отблески, превращая лица в маски, людей — в тени, в духов, в символы битвы.

Анвира с помощниками вышел перед войском, согбенный, возвышаясь над не обиженными малорослостью учениками. Распрямил обременённую летами и усталостью спину. Из широкого балахона возделись руки, глянцево-чёрные от жертвенной крови. Лица колдунов были испещрены неведомыми мне, тревожными знаками.

На хрипло-гортанном говоре Анвира выкликал древние заклятья. Голос человечий перелился в грай ворона, вещей птицы войны. Я не понимала слов запретного языка, но мистическим образом угадывала суть и присоединяла свою беззвучную мольбу к звучным кличам: великая королева, снизойди на поле сражения, обрати силу своих заклятий против врагов наших, напророчь нам победу!

Неистовая, забери мужество и жизни врагов наших!

Маха, прокляни врагов наших, как прокляла бессилием нечестивых уладцев!

Ядовитая, отрави их разум страхом, что отнял жизни сотни воинов в битве за быка из Куальнге!

Фэлтигерн снял шлем из яркой бронзы и приблизился к Анвире. Колдун начертал на лбу и щеках короля кровавые знаки, тогда тот поклонился Анвире и прокричал положенную клятву.

Один из учеников колдуна держал в руках широкую чашу, налитую до краёв. Анвира окунал пальцы в чашу и вновь и вновь рисовал символы на лицах воинов, от первейших до последних, следуя вдоль рядов, и один за другим воины приносили клятвы.

Знаки легли и на моё лицо, кровь скоро высохла, стянув кожу. Не разрывая взглядов, мы с Анвирой коротко кивнули друг другу. Ладонь моя оглаживала выступы и впадины искусных узоров на боках рога, и, казалось, он отзывается едва различимым гулом. Расколовшая рог трещина ощущалась остро, как грубый шрам на живой плоти.

Я заставила себя дышать глубоко и ровно. Рано, ещё рано, Мейвин. Солнце ещё не скрылось за краем чаши долины.

Это ощутили все, разом, как дрожь, что отзвуком лихорадки прошлась по телу земли, толкнулась в подошвы и поднялась к сердцу и выше, к разуму, и так ряд за рядом воинов.

Осознав должное вскоре случиться, неостановимое, как бег боевых колесниц, я послала тревожный взгляд к солнцу, что было скрыто облаками и туманом, но всё же насмешливо-жестоко глядело с закатной стороны. Увы, ничьей власти и желания не достанет ускорить его бег по замкнутому кругу.

— Рано! — простонала я, сжимая ладони.

— Рано! — откликнулся Анвира, и в гематитовых глазах колдуна на миг отразилась моя растерянность.

Я не поверила своему слуху, когда он разразился замысловатым проклятьем, должным, верно, на месте испепелить зачинщика обмана.

— Что это значит, Анвира? Они узнали? как? от кого?

— Не думаю, что они сумели бы доискаться до правды, госпожа, — слишком она невероятна. Скорее проще: в канун Зимних костров им отказало мужество, и в обход договора они отправились сражаться ещё засветло.

От холмов катились волны дрожи, и дрожь эта передалась мне, стоило представить, какое число колесниц и пеших должно собраться, чтобы так поколебать земную твердь… Не лучший час предаваться отчаянию.

— Они, верно, рассчитывают на скорую победу, чтоб успеть забиться в норы и зажмурить трусливые глаза, прежде, чем опустится великая ночь. Однако чаяния их напрасны, — моя улыбка скривилась в оскал.

— Закат близок, госпожа.

— Мы успеем, Анвира.