Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева

Кругом по-прежнему колыхался ровный гул, из чего я заключила, что схватка ещё не завершена, но обернулась, подчинившись роковой предопределённости. Суровая женщина-воин, верно, рассудила, исходя из своего разумения, что мне должно увидеть последний час короля и, как жене и королеве, достойно последовать за ним.

Что ж, я была готова — хоть поступить по обычаям. Порадовать воинов надеждой — пусть обманной, — в то, что жена стала верной спутницей любимому королю.

Однако всё оказалось не так, как твердило убеждение.

Оба соперника ещё держались на ногах, но, стоило им двинуться, как ликующее возбуждение пока несмело толкнулось в мою душу. Нетрудно было понять, что поединок почти завершён и исход почти предугадан.

Фэлтигерн разумно избегал ближнего боя, пропуская мимо себя сокрушительные по силе удары, принимая их скользящими, на излёте, чтоб не лишиться своего более лёгкого оружия. Не сумей он извернуться в первые мгновенья боя, вражеское копьё пробило бы его насквозь, как дичь вертелом. Много более лёгкий, моложе соперника, а оттого быстрей и выносливей, король кружением и обманными выпадами изматывал противника, которому всё сложней становилось орудовать тяжёлым толстым копьём, бывшим, верно, наподобие тех, которыми Фир Болг сражались с приплывшими от дальних островов Туата де Даннан.

Удары исполина сыпались всё реже, всё замедлялся замах, и Фэлтигерн, который казался даже бодрей, чем вступал в поединок, ловко пользовался участившимися брешами в обороне. Пока он осторожничал, не мог достичь торса противника, язвя не смертельными, но обидными ранами, которые, множась, ослабляли гиганта. Одна за другой отворялись порезы, с кровью выплёскивалась жизнь и мужество; великан уж припадал на обе ноги, алые черты испещрили предплечья и бока. Лёгкое копьё кружило, порхало, жалило осой.

Гул с нашей стороны ширился и рос, как приливная волна, с противоположной же стороны затихал низкий ропот ошеломлённых неудачей выборного бойца. Я поймала себя на том, что, поддавшись общему порыву, двигаюсь и кричу в лад.

Великан, измождённый многими ранами, едва поворачивался, как издыхающий медведь. Оружие его с трудом отрывалось от земли, широкий наконечник путался в траве, проводя полукруги борозд.

Фэлтигерн двигался играючи, скупыми и плавными движениями лесного кота.

Раз! — тонкое жало уязвило соперника под рёбра.

Два! — отклонило конвульсивный замах, ударило в грудину.

Три! — обведя коварным взмахом, вонзилось в основание шеи.

Гигант зашатался. Кровь выплёскивала из него толчками, целыми пригоршнями.

Четыре — копьё тонким деревцем вросло в землю. Великан тяжело рухнул на колени и завалился вбок.

Взблеск стали — и нечеловечески огромная, с котёл величиною голова отделилась от исполинского тела. Фэлтигерн за длинные волосы вздел её, истекающую кровью, сам залитый ею, и многотысячная толпа на мгновение смолкла, чтоб с возросшей силой ответить криком.

— Жив… Жив! — безостановочно повторяла я, стискивая руки.

Назначенные Фэлтигерном защитники благосклонно взирали на ликующее волнение королевы, словно я была их дитя, выношенное, вскормленное. В наивности своей они полагали, что я веду себя, как должно любящей жене, не подозревая, что радость, охватившая меня, мало причастна к любви женщины и мужчины.

Последовало ещё несколько поединков, уже не имевших ни для меня, ни для исхода битвы в целом судьбоносного значения. Даже поражения наших избранных воинов уже не повлияли бы слишком на боевой дух после столь поразительно лёгкой победы короля над звероподобным противником. Для меня эти одиночные сражения были хороши тем, что, пусть немного, отсрочивали битву, приближая закатный час. Ладонь моя уже сроднилась с узорами на роге Дикой Охоты.

На полосе ничейной земли, что плотиной сдерживала два готовых вперехлёст нахлынуть вала, падали люди, проливалась кровь — пока ещё крупицы, капли, залогом будущей победы.

— Пора, — уронил кто-то обок, и я очнулась, оторвав взгляд от пылающего щита солнца.

Боевые колесницы щерились лезвиями, как серпы, навострённые жать человеческую жатву. Возницы перебирали поводья, ждали лишь сигнала, хлопанья крыльев расправленных стягов.

И дождались. Птицы-стяги рванулись над войском. Грохот и рёв, не сравнимый с прежним, взмесил воздух, когда две громады — плоть и сталь — устремились навстречь. Треск, вой — может ли быть громче? Чудовищный вал — там, где в кроваво-стальном месиве бились люди и кони, колосья, срезанные серпами лезвий, смолоченные в жерновах столкновений.

* * *

Острейшее чувство сопричастности, вовлечённости в безумие битвы, доведённое до предела ощущение тела — как чего-то, угодившего в общий котёл, и, вместе с тем, собственного, отдельного, но равно уязвимого.

Вал распался. С умением, что достигается многолетним усердием, возницы выводили колесницы из сутолоки. Воины, прежде метавшие в строй противника дротики и копья, на ходу спрыгивали наземь, в прыжке сбивали врагов; плотный строй рассыпался, закипала рукопашная. Два войска смешались.

Хоть и вдали от самой яростной схватки, пришлось и на мою долю. Несколько прорвавшихся сквозь строй колесниц боронами вспахивали людское поле. Одна неслась в мою сторону; почерневшие лезвия вращались, чудовищно калеча не успевших убраться в сторону. Возница, бросив поводья, выпрямился во весь рост и отправлял стрелы в тех, кто избежал участи быть искромсанным на части.

Кто-то из окружавших меня метнул дротик — мимо. Ещё раз — дротик ударился о борт колесницы и, отбившись, чиркнул возницу по плечу — недостаточно, чтоб остановить его. Люди брызнули врассыпную, спасаясь от смерти под копытами ошалелых от крови и криков коней, от грохочущих лезвий. Почти свыкшаяся со смертью, я осталась на пути колесницы, подняв лук с недавно надетой тетивой.

Как когда-то на охоте, я натянула лук, отправляя стрелу вслед за взглядом. Возница взмахнул руками, тщась ухватиться за стрелу, насквозь пронзившую горло, и повалился навзничь. В последний миг я успела прянуть в сторону — в двух шагах промчалась неуправляемая колесница. Кзалось,