Интервенция - Иван Алексин

— Гонцов я пошлю. Да только пока твой дядя из Москвы сюда придёт, донцы далеко уйти могут. Нет у нас сейчас сил по всем уездам за ними гоняться. Здесь, пока они атаки не ждут, бить нужно, — я задумался, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. — Сколько конных людишек у тебя под рукой.

— Если всех собрать, около трёх сотен наберётся.

— Вот и собери. А как соберёшь, через южные ворота свой отряд выводи. Как только бой начнётся, с той стороны на воров всей силой и ударишь.

— Как прикажешь, государь.

— Поспеши. Медлить нельзя. Нужно до того как казаки об аресте их атаманов узнают ударить. Чтобы к бою подготовится не успели. Никифор, — отпустив воеводу, обернулся я к рынде. — Что с казаками, которые вместе с атаманами в кремль въехали?

— Никто не ушёл, Фёдор Борисович.

— То дело. Тогда стрелецкого полусотника и пушкарского голову ко мне покличь. Воры прямо у стен рядом с Никитскими воротами свой лагерь разбили. Если из пушек и пищалей разом вдарим, большой урон нанести сможем. И стремянных у Успенских ворот собери. Если Куракин с Юга, то мы с Севера со стороны Упы ворога бить начнём.

Через два часа я уже стоял на городской стене, наблюдая за разгромленный лагерем донских казаков. И дело тут было вовсе не или слабой выучки казаков. Просто пришедшие под Тулу станичники, мирно расположились под стенами города, совершенно не ожидая нападения. К тому моменту, когда со стороны реки Упы к Никитинским воротам вывалился монолитный отряд стремянных стрельцов, а затем со стен пушки да пищали палить начали, в лагере горели костры, паслись рассёдланные лошади, ставились шатры. Похоже, пришедшим на службу донцам даже мысль о возможность отказе в голову не приходила. Слишком привыкли за годы Смуты к своей незаменимости и заискиваниям очередного самозванца, слишком уверены были в собственной значимости и силе. Ну, и этакой подлости от молодого царя не ожидали.

Да что говорить? Я сам такого от себя не ожидал! И даже от сознания правильности принятого решения, на душе менее гадко не становится. Нужно привыкать…

— Ну, вот и всё, — попытался я подбодрить самого себя. — Нет больше на Руси серьёзной вражеской силы. А мелкие ватажки, узнав о произошедшем, сами на Дон или Днепр разбегутся. А нет, так вслед за этими в землю лягут. Кончилось Смутное время.

— Так ляхи же ещё не ушли, государь.

— С ляхами мы покуда мир попробуем заключить, — оглянулся я на Никифора. — Они мне для дела нужны. Ну, а потом, глядишь, и их время придёт. Всему своё время.

* * *

— Брат Барч? — Лаврентий Гамбицкий встал со скамьи, удивлённо взирая на появившегося в дверях священника. Но в следующий миг он, решительно сдвинув на угол стола стопку документов, подошёл к иезуиту. — Что-то случилось?

Вопрос был непраздным. Просто хелминский епископ и с недавнего времени великий коронный канцлер, отец Лаврентий и королевский духовник, отец Барч уже который год вели непримиримую борьбу за влияние на польского короля и визит последнего без веской на то причины, был попросту невозможен.

— Что может случиться важного, после неудачного похода на Московию, брат мой? — иезуит привычно прошествовал к камину, даром, что за окном стояло лето и в нём не горело пламя. — Моё сердце полно скорби из-за того, что христианское воинство не смогло победить этих еретиков и мы не смогли склонить московитов к истинной вере.

— Я сам полон скорби, брат мой, — вздохнул епископ. — Я решился пуститься в этот нелёгкий путь, надеясь присоединится к светлому воинству в Москве, а между тем встречаю короля здесь, в Мстиславле. И тоже скорблю вместе с тобой о заблудших душах этих восточных варваров. Хотя, одну душу, полагаю, ты всё же сумеешь спасти, брат Барч, — намекнул он на отца Филарета, которого иезуит таскал повсюду с собой.

— Этот закоренелый еретик упрям и не хочет покаяться в своих заблуждениях, — скорчил кислую рожу духовник короля. — Но я пришёл к тебе совсем по другому поводу, брат Лаврентий.

— Слушаю тебя, брат мой.

Отец Лаврентий вернулся к столу, сел, настороженно посматривая в сторону оппонента. Он всё пытался понять, что настолько важное хочет сообщить ему один из влиятельных братьев общества Христа (иезуиты). В последний раз, когда отец Барч предложил объединить усилия, речь шла о подготовке похода в Московию. Чем неугомонный старик хочет удивить его в этот раз?

— Ко мне прибыл посланник от московитского царя.

— От Годунова⁈ — вновь привстал со скамьи канцлер, не веря своим ушам. — Как это возможно!

— Он прислал ко мне одного из шляхтичей, попавших к московитам в плен. Некоего пана Мацея Домарацкого. Но главное даже не то, что он выбрал такого странного посланника. Главное, что он послал его ко мне, а не к королю, — причмокнул губами иезуит. — Мальчишка решил поиграть в большую политику.

— Мальчишка? — иронично улыбнулся епископ.

Сам великий коронный канцлер уже давно пришёл к выводу, что за Фёдором Годуновым кто-то стоит. Кто-то значительно более опытный и искушённый в дворцовых интригах и нюансах подковёрной борьбы, чем неопытный юноша. Иначе как можно объяснить все эти неудачи, что постоянно преследовали игнатианцев (иезуитов) в Московии? Именно этот кто-то, не только сумел разрушить так удачно начатую ими интригу с появлением в Московии самозванца, но и довольно быстро сумел вывести страну из Смуты, сведя все их усилия на «нет».

— Мальчишка, — твёрдо заявил отец Барч. — Я понял, что ты имеешь в виду, брат Лаврентий. Годунов лишь кукла, которую дёргал за ниточки более опытный кукловод. Но кукловод умер. И кукла теперь обречена совершать ошибки.

— Умер? И кто же это?

— Грязной, — впервые, насколько помнил Гамбицкий, улыбка королевского духовника превратилась в злобную гримасу. — Братья тщательно изучили всё окружение московитского царя. Больше просто некому. Именно с Грязным этот щенок вернулся в Московию. Он же, вернувшись в Москву, сообщал змеёнышу о всех начинаниях Шуйского, он подготовил возвращения Годунова в столицу, собрал сторонников, открыв ворота в город. И именно он, выведав через своего человека план штурма Москвы, является виновником последовавшего затем разгрома. Но теперь он мёртв! И если мальчишка решил поиграть самостоятельно, тем лучше. Он очень скоро об этом горько пожалеет.

— Пожалуй, ты