Интервенция - Иван Алексин

— Говори, Иван Семёнович.

— Не получится нам Калугу на Смоленск обменять, государь, — усмехнулся в бороду Куракин. — Прости, не успел доложить. Гонец перед самым приёмом посла прискакал. Тульский воевода Давыд Жеребцов с воинскими людишками к Калуге подошёл, а жители города тут же на литовский гарнизон набросились да ворота ему открыли. Наша, теперича, Калуга, государь.

— Вон оно как! — озадаченно протянул я. — Не выходит у нас однако с Калугой. Так может на что другое Смоленск сменяем, ясновельможный пан? — встретился я глазами с растерявшимся литвином. — Я, к примеру, от Кракова не откажусь.

— Ваше величество изволит шутить? — Сапега был настолько шокирован, что наградил меня неподобающим по его мнению титулом.

— Да нет, пан канцлер, шутить изволит мой брат, Сигизмунд. Мало десятки городов и окрестных земель захватить, нужно ещё суметь их удержать. Так что передай его величеству теперь мои условия, — в моём голосе зазвенел металл: — Вы немедленно убираетесь с моей земли, довоенные границы между нашими государствами, Сигизмунд признаёт меня царём со всеми прежними титулами и выдаёт старца Филарета и княгиню Марию Шуйскую с её сыном князем Ивашкой. Что же касается пленных, то я готов обменять часть в обмен на своих. Остальным придётся заплатить за себя выкуп.

— Это неслыханно! Мы никогда не согласимся на столь позорный мир!

— Тем не менее, ты меня услышал, — скаламбурил я. — Что касается пленных, — я огорчённо качаю головой. — По-моему, мой «брат» так меня и не услышал.

— О чём вы?

Киваю Лызлову, тот дублирует кивок в сторону стоящих у дверей стремянных. В зал тут же вводят два десятка пленных шляхтичей: оборванных, вонючих, закованных в кандалы. Всё же хорошо своё дело мои тюремщики знают. Ещё и пары недель с момента пленения не прошло и уже невозможно в этих оборванцах цвет польского рыцарства узнать. У нас тут распоследние колодники лучше выглядят!

— Матерь Божья! — Сапега, вмиг растеряв всю свою спесь, опрометью бросился к одному из обросших грязью, ещё не старому шляхтичу с обмотанной окровавленной тряпкой головой, хотел было обнять, остановился, изо всех сил пытаясь скрыть брезгливость. — Неужели это ты, пан Александр⁈ Как такое возможно!

— Нас всех здесь держат хуже свиней, пан Лев, — демонстративно загремел кандалами Гонсевский. — Сидим в какой-то вонючей яме, где даже света Божьего не увидишь.

— Это бесчестно! — поддержал его Бартоломей Новодворский, гордо вскинув голову. — Взяв в плен шляхтича, не нужно заковывать его в кандалы. Достаточно взять слово, что он не сбежит! Именно так в Европе, согласно рыцарским обычаям, принято. Хотя… — польский полковник замешкался, подыскивая слово.

— Азиаты, — охотно подсказал ему я. — Ты прав, полковник. Азиаты мы и есть. Что с нас взять? По своим варварским обычаям с пленными и поступаем. Тут как раз всё понятно. Мне не понятно другое, ясновельможный пан, — поудобней устроился я на троне. — Вы то в отличие от нас, диких московитов, люди просвещённые и рыцарским обычаям не чуждые. А тут до меня слухи дошли, что Сигизмунд в Звенигороде опять моих воинских людишек в железо заковал да в поруб сунул.

— Так-то другое.

Новодворский, смутившись, оглянулся назад на остальных шляхтичей. Те возмущённо загудели, соглашаясь с полковником. Конечно, другое. Разве можно сравнивать благородных панов с какими-то московитами? Даже думать о том невместно!

Я лишь мысленно усмехнулся, пряча злорадство за маской равнодушия. Придётся задуматься. Потому как, если не хотите по-хорошему, будем по-плохому объяснять. И ваше отношение к своему восточному соседу, к вам же бумерангом возвратится.

— Может и другое, — не стал спорить я. — А только я, вашего короля уже давно предупредил, что как вы с нашими пленными обращаться будете, так и мы с вашими поступать станем. О том, пан канцлер, ты Сигизмунду и передай.

Ну, вот. Ещё одну проблемку своему царственному брату подкинул. Промолчать об увиденном Сапега не сможет. Ему этого здешние сидельцы потом нипочём не простят. Они ведь сейчас именно в нём надежду на перемену в своей участи видят. А известие, что из-за дурости короля, к ними в плену хуже, чем к собакам относятся, шляхте совсем не понравится. И сплочению польско-литовского войска это точно не поспособствует.

— Я доложу королю и содержание пленных будет улучшено, — твёрдо заявил литовский канцлер. — Прошу немедленно расковать этих панов и… дать им наконец умыться!

— Э нет, — не согласился с ним я. — Не мы это начали, не нам первым и заканчивать. Вот как дойдёт до меня весть, что вы моих людишек расковали, так и с ваших немедленно оковы снимем. Иначе никак!

— Раскуйте хотя бы пана референдария, — сделал ещё одну попытку литвин, кивнув в сторону Гонсевского. — Разве не видите; он ранен.

— Так и у вас раненых в железа одевают. Вон, Михайла Татищев через то железо и умер.

— Но мы не заковывали вашего большого воеводу! Как там его звали, — задумался Сапега.

— Правильно, не заковывали, — признал я этот довод. — Потому как князь Пожарский над всем войском начальным человеком был. Вот и мы, когда гетмана Жолкевского изловим, тоже к нему со всем уважением отнесёмся. Ладно, — вздохнул я, заканчивая препирательства. — Отведите пленных обратно в темницу. А тебе ясновельможный пан в обратную дорогу пора. Или, если хочешь, оставайся погостить. Завтра поутру на казни моих бояр-изменников поприсутствуешь. Эх! Жалко Филарета среди них не оказалось.

Остаться погостить, Сапега, почему-то, отказался.

* * *

Седоусый литвин захрипел, вытаращив глаза, начал сползать с седла, обливаясь кровью, но Колтовский уже скакал дальше, выискивая себе очередную жертву. Сердце псковского воеводы пело, вскипая от отчаянной радости, добрый конь, чувствуя настроение хозяина, рвался вперёд, догоняя удирающих врагов.

— Бежите⁈ Бегите, вражьи дети! — засмеялся Иван, рубанув окровавленным клинком по сгорбленной спине сжавшегося латника. — Некуда вам бежать! Все здесь поляжете.

Колтовский врагам не врал. Куда тут бежать, когда с Юга со стороны леска и с Запада новгородские ратники наступают, а с Севера он с псковичами всей силой ударил? На Восток? Так там топь, болото непролазное. Туда даже местные не шибко суются.

А в бой литвинам идти? Так мало их! Колтовский довольно усмехнулся, вспомнив, как осаждающие целых два месяца, стараясь обмануть, изо всех сил старались сохранить иллюзию, что под городом