Интервенция - Иван Алексин

— покачал головой князь Михаил. — И не ему решать, кто должен в нашем государстве править. Мы не вассалы ему, не данники. А не уйдёт Сигизмунд с нашей земли добром, так мы мечами ему, в какую сторону бежать, покажем. Ступайте.

Всё! Сейчас их за ворота выведут! Не выходит ничего! Видимо придётся положится на удачу. Янис напрягся, сжимая в руке письмо, обернулся уже перед самыми воротами и вновь встретился взглядом с Тараской, идущим следом в толпе. Литвин выразительно посмотрел другу в глаза, демонстративно перевёл взгляд на руку и разжал кулак.

Глава 18

26 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Всё готово, государь. Со всех сторон ворогов окружили. Не уйдут, супостаты.

— Ждём, — решительно кивнул я Ефиму, не сводя глаз с небольшой деревушки. Где-то там в одном из неказистых деревянных строений, по крышам которых робко гуляли первые лучи восходящего солнца, находился человек буквально заставивший меня совершить наверное самый безрассудный поступок в этой жизни; бросить Москву накануне решающего сражения с польско-литовским войском и примчаться сюда к этому селению на берегу реки Сетунь.

А всё Янис! Нужно же ему было в подброшенной в лагерь Скопина-Шуйского записке, кроме рассказа о намеченном польскими полководцами плане штурма Москвы, о местонахождении русских пленных упомянуть. Мол, в деревне всего одна панцирная хоругвь из кварцяного литовского войска стоит. Её, под шумок начавшейся битвы, раздолбать ничего не будет стоить.

Нет, Литвинова я понимаю. Бориса, внука своего побратима Грязного из плена вызволить хочет. Ну, и остальных узников заодно. Дело то богоугодное! Только того друг мой, Янис, не учёл, что там кроме моих сторонников, ещё и бояре-изменники на цепи сидят. И один из них очень сильно моему реципиенту задолжал.

Я долго держался, проклиная вновь проснувшееся подсознание, спорил сам с собой, доказывая, что Васька Голицин и так никуда не денется и совсем необязательно при его поимке самолично присутствовать, напоминал, опять же сам себе, о важности предстоящего сражения.

Всё было бесполезно. По-видимому, не простые исполнители, а именно князь Голицин, руководивший казнью матери Фёдора, стоял в списке его приоритетов первым номером. Вот моё подсознание и взбесилось, отказываясь идти на компромисс. Мои мысли неслись по кругу, постоянно возвращаясь к одному и тому же, в крови, туманя мозг, бушевал адреналин, глаза заливал липкий пот.

И я сдался. Всё равно от меня в таком состоянии никакого толка не будет. Только изведусь вконец, за кремлёвскими стенами отсиживаясь. Тем более, что вступать в бой самолично, я не собирался, предоставив возможность разобраться с литовским отрядом Ефиму с его рейтарами.

Вдалеке загрохотало. Пушечные и мушкетные залпы слились воедино, набирая силу, разорвали в клочья тишину и безмятежность зарождающегося дня.

— Кажись, началось, — сузил глаза Никифор, прислушиваясь, оглянулся в сторону грохочущей канонады, словно надеясь пронзить взглядом шумевший листвой осинник. — Пошли на приступ ляхи.

— Началось, — зло буркнул я в ответ. — Я в словах Литвинова и не сомневался. То человек мне верный.

Никифор не ответил, виновато отведя глаза в сторону. Вчера, отчаянно пытаясь воспрепятствовать моему сумасбродному решению, главный рында каких только доводов не приводил. И одним из них было утверждение, что сообщение Яниса — хитрость, целью которой было выманить войско Скопина-Шуйского с хорошо укреплённого места и потом разгромить обманутого воеводу. А заодно, если выйдет, и меня из Москвы вытащить. Потому, мол, и рейтарам Ефима с Поклонной горы к Москве почти беспрепятственно прорваться дали!

— Значит, скоро и князь Михаил своих воинов в бой выведет, — резюмировал Ефим и поклонился мне. — Дозволь, государь, к своим людишкам отъехать. Как только большой воевода по лагерю литвинов ударит и наше время ворога бить настанет.

— Ступай.

Я проводил тысяцкого взглядом, мучительно раздумывая, не допустили мы с Куракиным какой ошибки, готовясь к нынешнему сражению. По сообщению от Яниса, узнавшего о планах польских полководцев от некоего капитана Мацея Домарацкого, присутствовавшего на военном совете, те собирались ударить по Москве с двух сторон. Нынешней ночью войско Ходкевича скрытно снялось в лагеря, оставив около тысячи обозных жечь всю ночь костры и к рассвету подошло к Москве со стороны многострадальных Чертольских ворот. В том, что его воины, не смотря на заделанные бреши, быстро прорвутся в Скородом, Ходкевич нисколько не сомневался. В дальнейшем он рассчитывал всей силой навалиться на стены Белого города, отвлекая на себя самые боеспособные отряды защитников Москвы.

А затем, когда московиты, чтобы сдержать натиск армии Ходкевича, стянут к Белому городу часть сил из Замоскворечья, с Юга нанесёт удар уже Жолкевский. Его отряды быстрым броском доберутся до стен Кремля и Китай-города и, подтянув пушки, пробьют проходы для своего войска уже в сердце столицы.

Хороший план, который вполне мог сработать. Но только в том случае, если бы мы о нём заранее не узнали. Поверив заверениям Тараски, что сообщению Яниса можно доверять, Скопин-Шуйский не только отправил ко мне с предостережением рейтар Ефима, но и сообщил, что на рассвете, как только Ходкевич начнём штурм города, разгромит оставленный неприятелем лагерь и, дав увязнуть польскому войску в Замоскворечье, ударит в спину. Ну, а как Ходкевича в Белый город не пустить и в том же Замоскворечье до подхода помощи продержаться, то уже наша с Куракиным забота.

Вот мы с князем обязанности и разделили. Я в Успенский собор к Патриарху Иакову молиться ушёл (не хватало ещё, чтобы слух о том, что я Москву покинул, среди защитников города прошёл. Ещё посчитают, что сбежал), а Куракин озаботился обороной Белого города и Замоскворечья.

На улице, по-видимому, разбуженные звуками канонады, начали появляться первые воины. Впрочем, никакого беспокойства литвины не выказывали. Тут же, не отходя далеко от домов, справляли нужду, отводили к реке коней, тискали идущих к колодцу баб.

— Как бы через реку не ушли, — процедил я, играя желваками на скулах. — Нужно было всё же оставить рядом со стрелками сотню стремянных.

— Да куда они уйдут, государь⁈ — начал горячится Никифор. Отряд стремянных стрельцов он считал неотъемлемой частью моей охраны и не готов был поступиться даже его малой частью. — Когда рейтары со всех сторон налетят, мало кто к реке уйти успеет. А тех удальцов, что успеют, залп из трёх десятков мушкетов разом проредит.

Да понимаю я, что проредит. Тем более, что если из литвинов кто и спасётся, не велика печаль. Не за ними пришли. А для пленников