Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

что высокий уровень заработной платы является свидетельством богатства страны[700], и Филдинг не входил в их число. Он заочно полемизирует с Дж. Чайлдом[701], отстаивая оптимальность низкой заработной платы, оправданной соображениями разного характера. Во-первых, низкая оплата труда гарантировала уменьшение себестоимости производимой продукции, а, следовательно, более высокую прибыль при ее продаже, а, во-вторых, обеспечивала большую занятость и, следовательно, являлась одним из способов борьбы с безработицей и пауперизмом. «Создать закон, регулирующий заработную плату, не только разумно, но и милосердно, так уменьшив расценки на труд бедняков, мы обеспечим работой всех, кто способен работать… Не абсурдно ли то, что подмастерья и батраки запрашивают непомерные суммы за свои услуги, и не получая их предпочитают праздность, нищенство и воровство?»[702] Малоэффективны и исправительные дома – брай-дуэллы, которые на этапе создания, как любые новые учреждения, отвечали поставленной цели, – приобщение к труду – что дало основания Э. Коку заявить, что «скоро в Англии не останется ни одного праздно шатающегося бедняка»[703]. Но, продолжает Филдинг, этот великий человек был куда более лучшим юристом, чем пророком. Брайдуэллы не просто не оправдали надежд, но и стали «школами порока, семинариями праздностями, рассадниками болезней и всяческой мерзости»[704]. Смотритель брайдуэлла Мидлсекса в частной беседе признался Филдингу, что у него недостаточно работы для «постояльцев гостеприимного заведения», и он опасается давать им острые металлические предметы, которые могут быть использованы в качестве оружия. «Что хорошего может выйти из сборища ленивых негодяев, которых нельзя ни занять работой, ни исправить? – негодует автор. – Правда, которую я извлек из общения с подобными субъектами, состоит в том, что самые дерзкие и отпетые из них как раз те, которые познакомились с дисциплиной брайдуэлла. Сначала это место вызывает ужас и трепет, которые потом превращаются в насмешливое равнодушие. Исправить ситуацию сложнее, чем вычистить Авгиевы конюшни, но это необходимо сделать, так как это не только убережет многих от виселицы, но и увеличит национальный доход на сотни тысяч фунтов»[705].

Сам же Филдинг предлагает внести изменения в Акт о бродягах (1744)[706], по которому мировые судьи два раза в год инспектировали работные дома, а затем докладывали об их состоянии на четвертных сессиях. Опытный юрист Филдинг знал, что на сессиях рассматриваются самые разнообразные дела, и потому было бы эффективнее усилить надзор над деятельностью этих учреждений. Пусть мировые судьи собираются бы раз в месяц недалеко от брайдуэлла, выслушивают отчет смотрителя, проверяют документацию и бухгалтерию, а дальше принимают соответствующие решения»[707]. Естественно, это будет паллиативная мера, которая как минимум гарантирует соблюдение действующего законодательства, пока не найдется «человек недюжинного ума», который вырвет бедняков из состояния преступного безделья, предвестника будущих преступлений.

Бедняков сложно заставить работать еще и потому, продолжает Филдинг, что они стали получили большую свободу перемещения. Филдинг ностальгически вспоминает эпоху короля Альфреда, когда действовала система франк-пледжей': «Кажется, во многих частях Англии отдельные франк-пледжи образовали великую систему, называемую собирательный (collective) франк-пледж, в которой все население составляло как бы установление для предупреждения и обнаружения преступлений»[708][709].

Царствование Альфреда представало своего рода культурно-исторической мифологемой, олицетворением справедливости и торжества правосудия, которое противопоставлялось последующим эпохам. При этом, чем дальше распадалась эта «идеальная» модель, тем разительнее был контраст и больше культивировался этот миф в исторической памяти. «Во времена Альфреда, как сообщает, Уильям Мальсберийский, король приказал повесить на перекрестках золотые браслеты, как доказательства безупречной честности подданных… Э. Кок писал, что в те благословенные времена царил порядок, а человек с набитой монетами сумой мог спокойно проехать с одного конца королевства на другой без риска быть ограбленным или убитым».[710]Беспорядочное блуждание бедняков из прихода в приход, по мысли Филдинга, являлось криминогенным фактором, хотя бы по той причине, что практиковать преступное ремесло и избегать ответственности легче там, где тебя не знают.

Само по себе бродяжничество не является уголовно наказуемым деянием, рассуждает Филдинг, но люди без определенного места жительства, существуют в страшной нищете, толкающей их на путь преступления. «В одном приходе я видел два крошечных дома, напичканных кроватями от пола до чердака, в которых ютились более семидесяти постояльцев, в том числе молодая красивая ирландка, проводившая брачную ночь на кровати, где расположились еще несколько человек. Их жалкая наличность не превышала и шиллинга на всех… Кто эти люди? Заслуживают ли они жалости или отвращения? Целой семье приходится довольствоваться буханкой хлеба в неделю. Если кто-то из них заболевает, его безжалостно выгоняют на улицу, где несчастный умирает от холода и голода»[711]. Нарисовав душераздирающую картину, «взятую прямо из жизни», Филдинг бесстрастно заключает, что если нельзя ничего сделать для улучшения условий, то «хотя бы пусть бедняки воруют и просят милостыню в своих приходах, потому что так легче их поймать и подвергнуть наказанию»[712].

Еще одна надежда, воодушевляющая преступников связана с возможностью ускользнуть от правосудия. «Доколе в нашем королевстве будут править бал преступники? – возмущается Филдинг. – Они объединяются в многочисленные банды, открыто насмехаясь над законами. Дело доходит до того, что офицер, имея на руках ордер на задержание, не смеет предъявить его, так как на крик негодяя моментально сбегутся двадцать или тридцать молодчиков, вооруженных до зубов и готовых прийти на выручку своему подельнику»[713].

По мнению Филдинга, безнаказанность, а, следовательно, беспримерная дерзость преступников коренится в юридической безграмотности населения и недостатке гражданской сознательности. Дж. Стивен оценивал уголовное право конца XVII–XVIII вв. как «устарелую, нескладную, систему узаконений», и не отвечающую целям и требованиям практики. «В течение 120 лет уголовное право было беспрестанно дополняемо все новыми и новыми уголовными статутами. Вследствие накопления этих статутов, издаваемых без всякой связи между собою, без всякого порядка с целью противодействовать учащению известных правонарушений, которые стали по какой-нибудь причине обращать на себя общественное внимание, законы до того перепутались, что их никто не знал, не исключая самих юристов. Зло усиливалось еще и от необходимости судебного толкования многих статей статутов; судебные приговоры, толкующие законы, пользуясь авторитетом, становились вспомогательным правом, имеющим обязательную силу»[714]. По общему праву, любое частное лицо, не обличенное должностными полномочиями без ордера, могло задержать человека, совершившего фелонию, прибегнув к мерам физического воздействия. Более того, клич «держи вора!» налагал обязанность на присутствовавших при этом принять участие в задержании преступника. «Но нет страны, – возмущается Филдинг, – где бы преобладала вульгарная максима, гласящая, что «общее дело – ничье дело»[715], где большинство людей пестуют свою гражданскую добродетель сознанием того, что они не совершают