Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

повышению качества продукта и его удорожанию, а магистраты получили полномочия следить за исполнением акта и контролировать эту сферу. В 1751 г. потребление джина составляло 38,6 млн. литров, в 1752 – 26,8 млн литров, а в 1760 г. упало до 9,5 млн. литров[686]. «К середине 50-х гг. XVIII в. власти заметно преуспели в борьбе с массовым пьянством. Но ошибочно преувеличивать их успехи, оттененные тотальным взяточничеством и коррупцией XVIII в. В 1770 гг. продажные магистраты наживались на продаже алкоголя. В течение второй половины столетия антиалкогольная политика скорее раскачивалась в возвратно-поступательном движении, чем двигалась к уверенной победе. Решительный поворот наступил только в 1790-е гг., маятник общественных настроений качнулся в сторону умеренности. Влияние методизма и деятельность обществ исправления нравов перекрыли дороги в питейные заведения. Естественно, эта битва не может быть выиграна полностью, но нельзя отрицать тот факт, что ситуация в корне отличалась от той, которая была на протяжении столетий»[687].

Помимо пьянства есть еще один грех, проистекающий из распространения роскоши среди низших классов, – азартные игры. Он более коварен, чем пьянство, так как манит своих адептов иллюзорной надеждой обретения сказочного богатства приятным и легким способом. Прежде чем обрушить праведный гнев на лиц, предающимся этой пагубной страсти, Филдинг делает заблаговременную оговорку: «Я должен вновь напомнить читателю, что подразумеваю низшую часть человечества, ибо я не настолько дурно воспитан, чтобы задеть компанию, развлекающуюся подобным образом на приличной ассамблее»[688]. Очевидно речь шла о представителях высших кругов, где расточительство было одним из способов утвердить свой статус и престиж. Поэтому азартные игры превратились в один из самых популярных видов аристократического досуга. Впрочем, Филдинг все-таки не сдерживает морализаторский пафос, признавая, что высшие слои общества, задающие моду и образцы поведения, все-таки должны стараться проводить время более достойным образом, чем спуская за игральным столом огромные суммы, иногда целые состояния, накопленные несколькими поколениями. «Пока они не начнут руководствоваться разумом, над скромностью будут насмехаться, а голос совести будет заглушен греховным мотовством»[689].

Английские монархи, устанавливая многочисленные запреты, мотивировали их необходимостью оградить простой народ от влияния азарта. Так, по статуту Генриха VIII все лица, находящиеся в услужении, могли играть в карты или кости только в рождественские дни в доме хозяина и в его присутствии, а игра в кегли была запрещена повсеместно. В середине XVIII в. существовал обширный корпус законодательства, который можно условно разделить на три группы: законы, запрещающие содержание игорных домов, законы, направленные против карточных шулеров, законы, регулирующие размер выигрыша и проигрыша[690]. Иногда правительство шло по пути косвенного регулирования, так в правление Георга II некоторые карточные игры, например, «фараон» были объявлены лотереями[691], за незаконное проведение которой на организатора налагали штраф в двести фунтов, а на участников в пятьдесят.

У. Хогарт. «Карьера мота. Игорный дом»[692]

Филдинг признавал, что магистраты достаточно вооружены законами, чтобы искоренить азартные игры, но из-за попустительства, продажности и нерасторопности представителей власти они продолжают процветать. Он не понаслышке знал, о чем говорил: по долгу службы ему приходилось вести непрерывную борьбу с нелегальным игорным бизнесом. В июне 1751 г. в газете General Advertiser сообщалось: «Судье Филдингу донесли, что хозяева игорных домов, которым не столь давно он нанес серьезный урон, снова объединились и укрепились в здании на Суррей-стрит, окнами на Темзу. Судья решил атаковать их вторично, а поскольку в прошлый раз некоторые преступники удрали по воде, то теперь решено было нападать и с берега, и с реки. С этой целью отряд стражников под командованием констебля занял исходные позиции на суше.

У. Хогарт. «Карьера мота. Тюрьма»[693]

Но несмотря на строгую секретность подготовки, преступников предупредили, и они покинули дом еще до появления констеблей. Представители закона заняли здание и, не встретив на сей раз сопротивления, уничтожили столы и прочее оборудование, потребное для игры»[694].

Филдинг затрагивает проблему такого распространенного правонарушения как мошенничество, предупреждая леди и джентльменов, чтобы они были предельно осторожны и не доверяли человеку только на «основании кружевного воротника». Люди низкого происхождения и обладатели скромного состояния должны уметь вовремя остановиться и вернуться к тому образу жизни, для которого они созданы, в противном случае последствия будут печальны как для них лично, так и для общества в целом: «Страшная опасность грозит тем, кто облачен в платье джентльмена, но лишен чести и моральных основ. Как легко перейти от обмана к силе, а от азартного игрока к грабителю»[695]. Нравственная деградация под воздействием порочных привычек, по мысли Филдинга, будет носить стремительный и неотвратимый характер. Путь от добропорядочного человека к законченному негодяю куда короче, чем принято считать. Не случайно, Филдинг называл азартные игры школой порока, субстратом для взращивания будущих разбойников.

Еще одним фактором, стимулирующим преступность, Филдинг признает катастрофическое положение английских бедняков. Автор недоумевает, как в стране, где о бедняках заботятся больше, чем где-либо, их число растет, несмотря на внушительные налоговые отчисления и частные пожертвования: «Облегчать участь несчастных и обездоленных – долг каждого человека, который может осуществлять это похвальное стремление в рамках благотворительности, государственное призрение должно осуществляться в эффективной и дешевой манере. Филдинг апеллирует к признанным авторитетам в данной сфере – М. Гэйлу и Дж. Чайлду[696], и в принципе его рассуждения о неэффективном исполнении елизаветинском Закона о бедных (1601)[697], злоупотреблениях церковных старост, нерациональном расходовании средств не отличаются оригинальностью. Он делит бедняков на три категории. В первую входят лица, неспособные к труду из-за дефектов, врожденных или приобретенных, коих «такое ничтожное количество, что их вместили бы стены двух лондонских госпиталей. Я видел сам, и мой добрый друг мистер Уэлч, констебль Холборна, не раз рассказывал мне об хромых, фехтующих своими костылями, и слепых, при появлении пристава убегающих резвее собак-поводырей»[698]. Но хотя забота о нетрудоспособных инвалидах – «долг по отношению к Господу Нашему», число их так невелико, что эта забота не должна выходить за рамки частной благотворительности, и делать ее обязательной по закону не имеет смысла. Вторая немногочисленная категория состоит, из «трудолюбивых и усердных бедняков», трудоустройство которых входит в число приоритетных задач для английского парламента. «Я сам готов предложить план, как только замаячит тень надежды, что мои усилия будут ненапрасными»[699]. И наконец, третья, самая обширная категория трудоспособных, но не желающих работать, точнее, как следует из дальнейшей аргументации Филдинга, не желающих работать на предлагаемых условиях.

В описываемый период немногие разделяли точку зрения,