Сады Луны - Стивен Эриксон

— Как же ты оказался здесь, К'рул? — спросил он дрожащим голосом. Вдруг сразу стало очень жарко. Крупп вытащил из рукава платок и вытер пот со лба.

К'рул подумал, прежде чем ответить, и Крупп услышал сомнение в его голосе.

— За стенами этого города, Крупп, на камень, некогда освящённый моим именем, пролилась кровь. Это… это для меня внове. Когда-то я правил умами многих смертных, и они кормили меня кровью и расколотыми костями. Задолго до того, как по капризу смертных вознеслись первые каменные башни, я бродил среди охотников. — Капюшон приподнялся, и Крупп почувствовал на себе взгляд бессмертных глаз. — Кровь пролилась снова, но этого недостаточно. Думаю, я здесь, чтобы ждать того, кого разбудят. Того, кого я знал прежде, давным-давно.

Крупп словно проглотил ложку горькой желчи.

— И что ты дашь Круппу?

Старший бог стремительно поднялся.

— Древнее пламя, которое дарует тебе тепло в час нужды, — молвил он. — Но взамен ничего не требую. Ищи т'лан имасса, который ведёт женщину. Они — Пробудители. Думаю, мне нужно готовиться к битве. Которую я проиграю.

Глаза Круппа широко раскрылись от внезапной догадки.

— Тебя используют! — ахнул он.

— Возможно. Если так, то боги-дети совершили роковую ошибку. В конце концов, — страшная усмешка прозвучала в его словах, — я проиграю битву. Но я не умру. — К'рул отвернулся от костра. Его голос донёсся до Круппа. — Играй, смертный. Всякий бог падёт от руки смертного. Только так можно положить конец бессмертию.

Крупп уловил тоску в словах Старшего бога. Он заподозрил, что в этих последних словах ему была явлена великая истина, истина, которую ему было позволено использовать.

— И Крупп её использует, — прошептал толстяк.

Старший бог вышел из круга света и двинулся на северо-восток по полю. Крупп посмотрел на огонь. Пламя жадно лизало ветки, но не порождало пепла, и хотя за всё время разговора никто не подкармливал костёр, огонь не угасал.

Крупп поёжился.

— В руках мальчика, — пробормотал он. — Этой ночью Крупп воистину одинок в этом мире. Совсем одинок.

За час до рассвета Разрушитель Круга сменился со своего поста у Деспотова барбакана. Этой ночью никто не явился на встречу под воротами. На севере, меж зазубренных пиков Тахлинских гор, плясали молнии, а он в одиночестве шагал по извилистой улице Анисовых чар в квартале Специй. Впереди и внизу мерцал Озёрный, у освещённых газовыми фонарями каменных причалов покачивались тёмные громады торговых кораблей из далёких Низин, Элингарта и Кеплеровой Злобы.

Прохладный ветер с озера принёс запах дождя, хотя над головой с удивительной ясностью мерцали звёзды. Разрушитель Круга снял табард[4] и уложил в небольшой кожаный мешок, который висел у него на плече. Теперь только простой кроткий меч у бедра выдавал в нём солдата, но солдата без знаков отличия.

Сейчас, когда официальные обязанности были исполнены, он шёл к озеру, а долгие годы службы осыпались с его души, словно шелуха. Самыми яркими оставались воспоминания детства в доках, куда его всегда влекли разномастные, странные торговые суда, что ворочались у причалов, словно усталые и опытные герои, вернувшиеся с войны против стихии. В те дни нередко можно было увидеть в бухте галеры Вольных каперов, гладкие и под грузом добычи низко сидящие на волнах. Галеры приходили из таких таинственных портов, как Филман-Оррас, форт Пополам, Изгой и Рассказ Мертвеца; уже одни эти названия звучали как песня о приключениях — особенно для мальчика, который никогда не покидал стен родного города.

Стражник подошёл к каменному пирсу и замедлил шаг. В его памяти всплывали годы, отделявшие Разрушителя Круга от того мальчика, череда ликов войны — один мрачнее другого. Когда стражник мысленно возвращался на перепутья, по которым когда-то прошёл, он видел затянутое грозовыми тучами небо, потрескавшуюся и выветренную землю. Теперь возраст и опыт потрудились над этими перепутьями, и каждый выбор, который он совершал прежде, казался теперь предопределённым и почти отчаянным.

«Неужели только юные способны на отчаяние?» — подумал он, усаживаясь на камни дамбы. Впереди плескались чёрные воды озера. В двадцати футах внизу купался в тенях скалистый берег, на котором поблёскивали, словно звёзды, осколки стекла и фаянсовой посуды.

Человек повернул голову направо. Его взгляд скользнул по склону к вершине, на которой вырисовывалась приземистая громада зала Величества. Не высовывайся. Простой урок, заученный им на горящей палубе пиратского корабля, в трюм которого хлынула морская вода из бухты возле укреплённого города Кривая Челюсть. «Плод гордыни» — так книжники назовут огненную гибель Вольных каперов.

Не высовывайся. Его глаза задержались на зале Величества. Там по-прежнему царил раздор, вызванный убийством советника Лима. Совет топтался на месте, драгоценные часы уходили на догадки и слухи, а не на государственные дела. Тюрбан Орр, у которого в последний миг вырвали из рук победу в голосовании, спустил всех своих псов, чтобы найти шпионов, которые, как он был уверен, пробрались в его гнездо. Советник был умён.

Над головой стражника метнулась к озеру стая серых чаек, их крики далеко разнеслись в холодном воздухе ночи. Он глубоко вздохнул, сгорбился и с трудом оторвал взгляд от зала Величества.

Слишком поздно думать о том, чтобы не высовываться. С того дня, как к нему пришёл агент Угря, будущее стражника было предрешено; кто-то назвал бы это изменой. И кто знает, возможно, это и в самом деле была измена. Кто скажет, что на уме у Угря? Даже его главный агент — связной — утверждал, что не знает планов своего господина.

Мысли стражника возвратились к Тюрбану Орру. Он пошёл против хитрого, влиятельного человека. От мести Орра его защищала только анонимность. И надолго её не хватит.

Он сидел на пирсе и ждал, пока явится агент Угря. Разрушитель Круга передаст этому человеку послание для Угря. Что изменится после этого? Может, неправильно было искать помощи, рисковать хрупкой маской неизвестности — одиночеством, которое придавало ему внутреннюю силу, укрепляло решимость? Но состязаться в хитрости с Тюрбаном Орром ему одному не по силам.

Человек вытащил из-под куртки свиток. Сейчас он снова на перепутье, это ясно. Из необдуманного страха он написал на этом свитке мольбу о помощи.

Это было бы легко сейчас — сдаться. Он взвесил на ладони хрупкий пергамент, почувствовал его лёгкость, обманчивую гладкость его поверхности, грубые волокна скрепляющей его тесьмы. Легко, отчаянно легко.