Сады Луны - Стивен Эриксон

Стражники, конечно, ничего не сделали. Выглядеть убийцей — совсем не то же самое, что быть им на самом деле. Городские законы в этих вопросах были строги. Когда Раллик вышел на богатые улицы Верхних усадеб, он знал, что за ним могут следить, но ничего не сделал, чтобы оторваться от слежки. Ежедневно даруджистанская знать платила шпионам на улицах хорошие деньги. Пусть отрабатывают свой хлеб.

Раллик им ни капли не сочувствовал. Но он и не разделял обычную среди простолюдинов ненависть к знати. В конце концов, их вечный гонор, уязвимая честь и бесконечные свары снабжали его работой.

Когда придёт Малазанская империя, подумал он, всё это кончится. В Империи гильдии убийц запрещены законом, а тех, кого считают достойными, забирают в ряды имперских Когтей. Недостойные же просто исчезают. И знати приходится ничуть не лучше, если слухи из Крепи хоть сколько-нибудь правдивы. Когда придёт Империя, тут будет совсем другой мир, и Раллик вовсе не уверен, что хочет в нём жить.

Но тут ещё нужно кое-что закончить. Он задался вопросом, смог ли Мурильо добыть приглашения. От этого всё зависело. Они долго и горячо спорили прошлой ночью. Мурильо предпочитал вдов. Адюльтер был не в его стиле. Но Раллик настаивал, и Мурильо наконец сдался.

Убийца по-прежнему не понимал, отчего друг был против. Сначала он подумал, что Мурильо боится дуэли с Тюрбаном Орром. Но Мурильо и сам прекрасно владел рапирой. Раллик достаточно фехтовал с ним в уединённых местах, чтобы подозревать: Мурильо — адепт, а на это звание не мог претендовать даже Тюрбан Орр.

Нет, не страх отвращал Мурильо от данной части плана. Раллик подумал, что это вопрос этики. Перед Ралликом вдруг раскрылась совершенно новая сторона характера Мурильо.

Он как раз осмысливал выводы из этого открытия, когда заметил знакомое лицо в городской толчее. Раллик остановился, посмотрел на соседние дома и удивлённо раскрыл глаза, когда понял, куда занесли его ноги. Взгляд Раллика снова сосредоточился на знакомой фигуре, которая то и дело мелькала на противоположной стороне улицы. Убийца задумчиво прищурился.

Под голубым с серебряными прожилками небом, по Озёрной улице, среди галдежа торговцев и покупателей, шагал Крокус. В дюжине кварталов впереди, за стеной Третьего яруса, вздымались холмы города. На самом восточном стояла К'рулова колокольня, её позеленевшая бронзовая черепица блестела в лучах солнца.

Ему казалось, что башня бросает вызов яркому облику зала Величества: с издевательским блеском взирает на жмущиеся к холмам особняки и усадьбы с их слезящимися глазами на иссечённых временем фасадах.

Крокус разделял это кажущееся скептическое презрение колокольни к претенциозности зала Величества. Такие же чувства испытывал его дядя, и за последние годы это отношение лишь укрепилось в сердце юноши. Масла в огонь подливала обычная подростковая неприязнь ко всякой власти и авторитету. И хотя он сам об этом не думал, первый импульс присоединиться к миру воров как раз и вызвали эти чувства. Но раньше Крокус не понимал, какое тайное и болезненное оскорбление наносил своими кражами жертвам — насильно вторгался в частную жизнь. Снова и снова, днём и ночью, перед ним вставал образ спящей юной девушки.

В конце концов Крокус понял, что в этом образе скрывается всё — всё. Он вломился в её комнату, куда заказан был вход всем этим благородным хлыщам, что сходят по ней с ума, в комнату, где она может говорить с тряпичными куклами, подругами детства — той поры, когда невинность ещё не означала всего лишь пока не сорванный цветок. Вломился в её священное убежище. И ограбил его, украл у этой девушки самое драгоценное сокровище — её личное пространство.

И неважно, что она была дочерью рода Д'Арле, что родилась она от чистой крови, которую миновало грязное касание Госпожи нищих, что она поплывёт по жизни, навеки защищённой и отгороженной от уродства реального мира. Это всё было неважно. Крокусу казалось, что преступление, которое он совершил против неё, равнозначно изнасилованию. Он так легко разбил её мир вдребезги…

Терзаясь отчаянными угрызениями совести, молодой вор свернул на улицу Анисовых чар и начал проталкиваться через толпу.

В его сознании обрушились некогда незыблемые стены праведного гнева. Ненавистная знать показала Крокусу лицо, которое теперь преследовало его своей красотой, опутывало тысячью неведомых нитей. Пряный аромат специй, висевший в воздухе, словно запах духов на тёплом ветру, — и вот горло Крокуса необъяснимым образом сдавило от чувств, которым он не мог найти имени. Крики даруджийских детишек, которые играли в соседних переулках, наполнили его глаза сентиментальной нежностью.

Крокус миновал Гвоздичные ворота и вышел на Оссерков лаз. Впереди начинался подъём, ведущий к Верхним усадьбам. Едва юноша подошёл ближе, ему пришлось отскочить в сторону, чтобы пропустить большой экипаж, подъехавший сзади. Крокусу не нужно было видеть герб на боковой дверце, чтобы узнать хозяина. Кони щёлкали зубами и лягались, рвались вперёд, готовые смести всё и всех на своём пути. Крокус задержался, чтобы посмотреть, как экипаж грохочет по мостику, ведущему на подъём, а люди жмутся к стенам вдоль улицы. Судя по известным Крокусу слухам о Тюрбане Орре, кони советника разделяли презрение хозяина к тем, кому он якобы служил.

Когда он добрался до усадьбы Орров, экипаж уже проехал во внешние ворота. Четверо мускулистых охранников заняли свои места по обеим сторонам арки. Стена за ними поднималась на полных пятнадцать футов и была увенчана ржавыми железными обрезками, укреплёнными в саманной глине. Пемзовые фонари стояли с интервалом в десять футов. Крокус прошёл мимо ворот, не обращая внимания на охранников. У основания стена достигала около четырёх футов толщины и была сложена из грубого квадратного кирпича. Юноша зашагал дальше по улице, а потом свернул направо, чтобы проверить стену, выходящую в переулок. Сразу же за углом была врезана одинокая дверца из окованного бронзой смолёного дуба.

И ни одного стражника. Тень от соседнего особняка окутывала узенький переулок тяжёлым плащом. Крокус шагнул во влажный, затхлый мрак. Юноша добрался до середины переулка, когда сзади чья-то крепкая рука закрыла ему рот, а остриё кинжала упёрлось в рёбра. Крокус замер, а потом застонал, когда рука с силой заставила его обернуться. Тут он понял, что смотрит в знакомые глаза.

Раллик Ном спрятал кинжал и отступил на шаг, отчаянно хмурясь. Крокус разинул рот, а потом облизал губы.

— Раллик! Клянусь сердцем Беру, ты меня напугал!