Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

успешно). Но я по-прежнему находился в полной растерянности и даже не попытался броситься секретарю навстречу, а ведь обратись я к нему по-французски и затем вполруки сыграй любопытного раззяву, то мог бы хоть что-нибудь выпытать.

Издалека доносился барабанный бой. Я заставил себя ускорить шаг и через полчаса вышел на широкую улицу, которая потом перерастала в дорогу, ведущую к загородной резиденции здешних правителей – чему-то вроде нашего Версаля. Светлым вечером мимо меня нескончаемым потоком текли войска – дробным церемониальным маршем они уходили, утекали в ясную летнюю ночь свергать своего императора. Трактиры были открыты, и от растерянности я зашел в ближайший. Цены, заметил я, по сравнению со вчерашним днем значительно упали.

Назавтра я одумался и не стал повторять попытку связаться со своими: будет надо, сами найдут. Если честно, мне попросту не хотелось выходить из дому. Впрочем, судя по всему, посольской братии я больше понадобиться не мог. Мой случай закончился навсегда. Произошло прямо противоположное тому, что я неоднократно и с таким апломбом предсказывал, а что предсказывал это не я один, так тем хуже для дурного агента. Я опять послал дворового за вином, почти сразу после полудня, весь город пил, и я тоже не мог удержаться. Они праздновали свою победу, я хоронил только что заново начавшуюся карьеру. Поэтому пил в одиночку и не заедая, как настоящий русский.

Проснулся я с по-настоящему больной головой и сначала опять не мог разобрать, в чем дело и почему камердинер, каналья, которого я не видел со вчерашнего дня, так настойчиво меня трясет. Наконец мои мысли стали приходить в подобие самой слабой стройности, и я увидел на подносе скрученный в трубочку и запечатанный с обеих концов листок. Это было письмо от лейб-медика. Требовалось привести себя в порядок, явиться немедленно, проверить весь походный инструмент и ждать дальнейших распоряжений. «Что, они, все с ума посходили? – я недовольно махнул камердинеру и подставил шею под струю холодной воды. – Впрочем, немудрено».

21. Снисхождение

Вот тебе, пожалуйста, чем кончаются всякие благородные прожекты в нашем любезном отечестве. А зачем, спрашивается, отменять тайный сыск, совета ни у кого не спрося и запасного хода не провертев? Правильно, чтобы некому было императора предупредить о неминучей угрозе. Все и молчали, следствие любое в одночасье прекратили, только о том пеклись, какова будет новая форма известного комитета и кому в нем найдется теплое место и сладкое жалованье. Ни один не работал – занимались прощупыванием державной почвы и перевозом казенных бумаг из одного здания в другое, с более высокими потолками и широкими окнами. Так сказать, из тьмы средневековья в свет нового времени. Теперь все гласно, все по суду, все по закону. Так и малое дело не раскроешь, не говоря уж о решительном заговоре.

Хотя и предупреди кто, не поверил бы наш давешний повелитель, не из таковских он. Не в деда, одно слово, – у того уже с малого подозрения полсвиты бы на колу завинчивалось, и всех бы давно сдали, не исключая родных детей – виноват, не виноват, без разницы. А внучок из другого коленкора, складный детина, телом ражий, да лицом тонкий, европейской выделки. Интриги и размышления не по нему, вот праздники, парады да экзерциции всякие, здесь он дока, мастер, знаток. Командир из командиров. И фейерверки – как любил, родимый! Кто ж их, впрочем, не любил, и мы, грешные, тоже радовались огням сверкающим, рассыпчатым, и прыгали яко малые дети.

Ну и допрыгался, орел наш с пламенеющим оперением. Нет, как на духу – жалеть о нем нечего, хоть сказка про то, что он веру поменять хотел да патеров черных навезти из Неметчины – скорее всего, брехня. И прочая напраслина – тоже брехня и лжа. Все, что про него врут – лжа самая полновесная, мне перед собой терять нечего, жеманничать не буду. Все всё врут. Ну, почти все.

Но не собирается душевной мочи сказать о нем какое доброе слово. Нетути ни любови, ни совести. Ай понять бы, отчего? Ну, вот перед собой нараспашку – попробуй, разберись. Тягостно, не хочется – вдруг странное откопаю? Ну ладно, давай поковыряемся, побередим царапину. Много ведь разумного сделать хотел его величество, затеи имел разные и очень даже неглупые, но почему-то не лежала к ним душа, все норовила язык показать и сложить пятерню в неприличный жест. Как объяснить? Ежели размышлять логически – одно получается, а коли сердцем – совсем другое. И ведь не я один. Мы по отдельности, известное дело, великие грешники, но совокупно – народ подлинно христианский, богоспасаемый. Так что же тогда? Не понимаю. Тьма и завеса. Невмоготу мне.

Все словно на крыльях взлетели, рядно на колени пали, возрыдали и призвали матушку нам на спасение, а России – на царствование. Если бы сам там не был и вместе со всеми не плакал, не поверил бы. А так – и кольцо перепало дарственное, уже с новым вензелем, императрициным. И полюбовничек ихний обнял прилюдно и облобызал за верную службу. Потому как мы важные бумаги им первоочередно из департамента доставили и на вечную верность крест немедля поцеловали. Здесь ты, Василий, достоин всяческих похвал, правильно распорядился, авось, не забудет про тебя нынешняя сила.

Статный мужчина, что и говорить. Говорят даже, у них с новым величеством и ребеночек общий есть. К слову, если сие правда, точно скажу вслед – не жалко такого государя, пущай пропадает, поделом тетере. Кто со своей супружницей управиться не может, будь то кнутом али словом, тому необъятную отчизну вверить невозможно. Получается, Господь обо всем милостиво распорядился, снизошел до народа русского.

Вышел из залы, а там уже очередь, завистливыми глазами смотрят и улыбаются подбородками. И я им в ответ щечки раздвину – пожалуйста, и вам тоже не болеть. Знай наших, дурачье жирососное! Учиться надо было у собственных-то родителев. Деловитость – не порок, а особая государственная добродетель. Вот так – раньше всех иных непосвященных явился, не запылился, присягу принес и все гроссбухи с собой: нате, ваше величество, пользуйтесь, под страшным страхом экзаменуйте. До последней нитки у нас аферы в порядке, и стараемся мы только лишь для монаршей и державной пользы. Твой до гроба. Почти прослезился. Или вправду прослезился? Не вспомню уже, так проняло, что голова до сих пор кружится. И не противно было ни чуть-чуть. Хотя нарушение же, если по букве книжной, самое прямое нарушение. Но не стыдно и к исповеди не хочется (хотя надобно, конечно, одно слово – надобно). А когда ту, прошлую присягу принимал, с полгода назад, отчего-то было гадостно, хоть его величество