Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

точки зрения, точки зрения людей, знающих, что такое товар, продукт и денежный обмен, самое главное – стабильность. Без нее никакие дела не делаются. Поэтому – vivat, можно даже троекратный, если желаете! Без вопросов. Здешние любят троекратный, интересно, почему? Кстати, монополия теперь наверняка останется за нами. Так что нечего рассусоливать, надо докурить, выпить капли, выспаться и – работать!»

И все-таки жгла сердце мистера Уилсона какая-то лучина, было ему, не побоимся этого слова, стыдно. За что-то, совершенное совсем не им и к чему он не имел ни малейшего касательства. Этакая, с позволения сказать, странность сознания. И не должен был себе пенять, а пенял, даже краснел внутренне. Так часто мы, видя чей-то неприличный, но не имеющий никакого отношения к нам поступок, который мы, при всем нашем желании, не могли бы предусмотреть и предупредить, отворачиваемся в сторону с тяжелой душой и временно не можем быть счастливыми.

Вот и почтенный коммерсант, уже давно уговорив себя с помощью мощных и в какой-то степени неотразимых доводов экономического и государственного порядка, по-прежнему время от времени вздыхал, и скорбно вздыхал, из самой глубины души. Ловил себя на этом, запрещал, но ничего не выходило. Не сказать ведь толком, что терзало его, а терзало. И даже мысль о том, что надо бы добраться до нижней набережной и нанести внеочередной визит господину пастору, посетила растрепанные раздумья директора санкт-петербургского филиала экспортно-импортной фирмы с мировым именем. Никак не менее двух раз посетила – и отвергнута не была.

24. Караульные и их командир

Проснулся я оттого, что мы резко остановились и я слетел со скамейки, больно ударившись копчиком о ее край. Еще не соображая, в чем дело, я вертел головой, тыкался носом в жесткие сапоги лейб-медика и пытался взобраться на тесное сиденье. Со стороны это, должно быть, выглядело смешно. Тут дверь кареты с грохотом распахнулась, я увидел свет от ненужных по летнему времени факелов и, по-прежнему сидя на полу, с облегчением от разрешения нелепой ситуации спустил ноги на землю. Перетянутые ремнями мундиры склонялись через мою голову. Разобрать что-либо спросонья было сложно, я видел лишь серые тени, скопившиеся вокруг, и на всякий случай не двигался.

– А почему их двое, каналья? – услышал я разъяренный рев, прогудевший прямо над моим ухом. – Ты, что, приказа не знаешь? – тут раздался звук удара, сопровождавшегося тяжелым падением тела. Здесь я неожиданно прозрел и посмотрел в направлении действующих лиц сцены, столь знакомой мне по службе в русской армии. Все происходило в двух шагах от вашего покорного слуги. Крепкий, широкоплечий офицер в гвардейском мундире, похоже, только что одним ударом уложил на землю старшего из сопровождавших нас гренадеров, а теперь избивал второго тростью.

– Ваше сиятельство, – незаметно сошедший с подножки и стоявший рядом лейб-медик решился подать голос. – Excellence, ваше сиятельство, не волнуйтесь – от моего ассистента не произойдет ни малейшего беспокойства. А я без него как без рук. Я очень сожалею, что вас не предупредили. Пожалуйста, будьте благоразумны.

Офицер даже не обернулся, только недовольно дернул плечами. Движения его руки немного замедлились, но стали тяжелее и прицельнее. По-прежнему яростно выгибаясь, он заносил трость, застывал на мгновение, выдыхал и, стараясь попасть только в одному ему известное место, опускал ее на скорчившегося на грязной траве солдата. Гренадер не сопротивлялся, он закрыл лицо руками, выставив локти вперед, и слегка подергивался при каждом ударе.

Внезапно офицер оперся на свое орудие, не удостаивая нас взглядом, слегка повернул лицо вверх и вбок, продемонстрировав довольно породистый, может быть даже чересчур резко очерченный профиль, который, правда, портил заметный шрам на щеке, и употребив подряд несколько замысловато переплетенных площадных ругательств, добавил: «Ваш говенный ассистент пойдет обратно сам. До города. Пешком. И скажите спасибо, что не с голой задницей».

– Тогда я отправлюсь вместе с ним, – тут же отпарировал лейб-медик, – и будьте уверены, доложу обо всем без малейшей задержки. Слово чести. Вот будет радости-то – всех поочередно призовут куда надо и по головке погладят. – И зачем-то вполголоса добавил: – Бросьте устраивать истерику на ровном месте, ваше сиятельство. Бедняга даже по-русски не разумеет.

Пораженный столь наглым враньем, я отпрянул вглубь кареты и не слышал, как развивалась беседа высоких договаривающихся сторон. Почему-то у меня возникла мысль, что лучше бы знать о происходящем поменьше, хотя это полностью противоречило моим прежним намерениям. Трость свистнула еще несколько раз, снова послышались ругательства, возня избиваемого, успокаивающий тон лейб-медика. Наконец он влез обратно в карету, внимательно на меня посмотрел и приложил палец к губам. Я кивнул в ответ, давая понять, что все понял, прочистил нос и как можно более небрежным тоном громко спросил по-французски: «Все в порядке, мусье? Будет ли вам угодно дать какие-либо указания?» Патрон с удивлением воззрился на меня, и я сразу понял, насколько глупая фраза у меня вырвалась. Впрочем, в таких – и почти во всех подобных случаях – интонация речи важнее ее содержания.

Лошадей вели под уздцы, мы двигались очень медленно, но в конце концов подъехали к парадному крыльцу небольшого дворца. По звукам шагов и лязгу амуниции было понятно, что нас сопровождает не менее десятка солдат. Я почему-то пыжился, хотя они не могли меня видеть, и старался держаться прямо, до боли в затекшей спине. Дверь открылась. Лейбмедик посмотрел на меня с интересом и прежде чем выйти из кареты, не удержался и прошептал: «Мой милый, вы что, по-прежнему не понимаете, где мы сейчас находимся?» – и, не дожидаясь ответа, легко спрыгнул с подножки.

На лестнице стоял по меньшей мере целый взвод гренадер. Слышались крики, несло паленым, в глубине здания раздавалась беготня. И да, только в тот момент я внезапно понял, куда нас в течение долгого летнего дня вез экипаж с особым конвоем, экипаж, в котором за город должен был приехать только один пассажир.

25. Рескрипт

«Ее Величество Императрица, вступившая сего дня на престол по единодушному желанию и усильным просьбам Своих верных подданных и истинных патриотов сей христианской Империи, соизволила указать тотчас уведомить о сем происшествии всех иностранных министров, при Ее дворе обретающихся, уверив их особливо, что Ее Императорское Величество имеет намерение жить в добром согласии с Государями, их повелителями. День, когда сии министры смогут иметь честь представиться и принесть свои поздравления Ее Величеству, будет назначен незамедлительно».

26. Заинтересованный разбор государственной бумаги

А чего добавить-то сверх этого, милые вы мои человеки? Все сказано, передумано и по косточкам разобрано. Читайте, как положено верным подданным, официальный документ.