Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

и слышу, как переговаривается сидящая на облучке охрана. Вот что-то стряслось снаружи, они взволнованы, бегут… Надо ловить момент. Быть может, они сейчас отвлекутся и я смогу откинуть вуаль и увидеть, кто она? Мы несемся все быстрее, я слышу завывание ветра. Это – ураган, надвигается ураган, он ближе, ближе… Наконец, я решаюсь, но с каким же трудом поднимается моя рука!

Проснулся я от шума, разом ворвавшегося в удивительное видение, развязки которого я так и не узнал. Свеча чадила, а в голове зудело непонятное недовольство. Я протер виски, заскочил в туалетную и понемногу пришел в себя. Судя по всему, на дворе было раннее утро – в это время года ночь в Петербурге коротка донельзя.

Шум нарастал. Казалось, что отовсюду доносятся крики, стук сапог и прикладов, туда-сюда бегут люди. Что могло случиться? Неужели на дворец напали сторонники императора и пытаются его освободить? Еще один переворот? В таком случае… Здесь мои мысли запутались, и несколько мгновений я пребывал в полном недоумении. Тут щелкнула дверь, и в комнату влетел растрепанный доктор.

– Где саквояж с инструментами? Да скорее вы! Его величеству стало совсем плохо.

Мы выскочили в коридор и бросились к боковой лестнице. Чуть сзади трусили два гренадера с ружьями наперевес. «Почти как на войне», – подумал я, вприпрыжку одолевая ступеньки и с удивлением замечая, что пухлый и с виду неповоротливый доктор находится уже почти на полмарша впереди.

Караульные на лестничной площадке, словно по команде, сдвинули штыки и преградили нам путь. Солдаты за спиной тоже остановились – мы оказались в каком-то кольце. У меня по спине пробежал холодок.

– Я требую! – закричал по-русски доктор, – чтобы меня пропустили к больному! Немедленно!

Ни один из солдат не двинулся с места. Доктор не унимался. – Доложите начальству! – завопил он, сорвавшись и перейдя на визг, – я вам покажу… – тут последовало несколько выражений, значение которых я хорошо знаю, но перевести дословно все-таки не возьмусь.

Солдаты качнулись, как деревья от ветра, но штыков не разомкнули. Я скорее почувствовал, чем увидел, что в глубине залы произошло какое-то шевеление, и вскоре перед нами предстал худой офицер с цепкими черными глазами. Воротник его мундира был расстегнут, а левая щека перевязана. Быстро оценив обстановку, он обратился к доктору: «Что вам угодно?»

– Мне угодно, – доктор перевел дух, – чтобы меня немедленно допустили к пациенту, для лечения которого я был прислан именным повелением ее величества. Что здесь происходит? Неужели вы не понимаете, насколько для… – патрон не нашел слов и ограничился взмахом растопыренной пятерни, – чтобы с ним, – он махнул рукой за спину офицера, – ничего не случилось?.. Какая же… – договорить ему не дали.

– Так это вы, сударь! А мы вас, признаться, заждались, – офицер немедленно раздвинул штыки рукой. – Прошу прощения, тут какое-то недоразумение – вы-то нам сейчас особенно нужны. Пожалуйте за мной.

Но не успели мы тронуться с места, как совсем рядом, за ближайшей дверью раздался нутряной, пронзительный крик, который в соответствии с моим, уже немалым опытом не мог быть ничем, кроме крика предсмертного. И редко когда мне доводилось слышать вопль столь отчаянный, столь душераздирающий. Там, за стеной, кто-то умирал в страшных мучениях, прямо сию минуту. И не ждал – знал, что никакой помощи ждать не может. Потому и ревел, прощаясь с жизнью, как загнанный зверь с подсеченными коленями. Вслед за офицером мы ринулись в темноту.

30. Манифест

«Объявляем всем Нашим верным подданным, духовным, военным и гражданским. Публикованным в прошлом месяце Нашим кратким манифестом объявлено, какие вины были, которых ради вступили Мы на Императорский Наш Всероссийский Престол. Весь свет уже ясно усмотреть мог, что ревность к благочестию, любовь к Нашему Российскому Отечеству, а притом усердное всех Наших верноподданных желание видеть Нас на оном Престоле и чрез Нас получить избавление от приключившихся, а больших еще следовавших Российскому Отечеству опасностей, понудили Нас к тому, и Мы Сами не могли не иметь на совести Нашей праведного страха, что если бы заблаговременно не исполнили, чего от Нас самая должность в рассуждении Бога, Его Церкви и веры Святой требовала, то бы пред страшным Его судом отвечать за сие принуждены были.

Засим Он, Всевышний Бог, который владеет Царством, и кому хочет, даст Его, видя праведное и благочестивое Наше намерение, так оное благословил, что Мы восприяли Самодержавно Наш Престол и освободили от помянутых опасностей Наше Отечество без всякого кровопролития и имели удовольствие видеть, с какою любовью, радостью и благодарением явленный о Нас Божий промысел все верноподданные Наши приняли и с каким усердием торжественную Нам в верности учинили присягу.

Дабы Мы пред Богом за дарованную Нам всесильную Его в оном предприятии помощь могли оказать и при сем случае Нашу благодарность что не инако как от руки Его приняли Царство, подражая православным, прежде Нас бывшим Российским Монархам, яко и Греческим Благочестивым и самим древним Израильским Царям, которые обыкновенно Елеем Святым на Царство помазываемы были, положили Мы намерение без продолжения времени принять оное помазание и возложить на себя корону, что с помощью Божией намерены совершить в Царствующем Нашем граде Москве в сентябре месяце и о том во всей Нашей Империи публиковать печатными манифестами повелели».

31. Проницательный читатель

Нет, то был еще не конец. Снова сидел – теперь уж не прыгал, сидел сэр Генри у себя в кабинете и держал в руках обширный газетный лист. Было совсем светло, прямо-таки ярко, и очки ему даже не требовались.

– Слог-то каков, – не переставал изумляться господин коммерсант. – Откуда при здешнем дворе взялись такие мастера? «Впал в прежестокую колику… Обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим… К крайнему Нашему прискорбию и смущению сердца…» Хотя, ради справедливости, мне никогда не попадался на глаза старинный рескрипт, возвещавший о кончине несчастного Эдуарда. Впрочем, если не ошибаюсь, его сын через три года признал, что это было убийство, и казнил убийц. И потом правил долго и счастливо. Что наводит на определенные мысли. В тутошней истории, впрочем, такого: объявить, что какой-то из недавних манифестов содержал неправду – еще не бывало. Русские обожают своего левиафана. Их государство не ошибается от начала веков и никогда не лжет.

«Ну, – вдруг подумал мистер Уилсон, – так ведь и у этого бедолаги есть сын. Молод пока, конечно, но лет через двадцать… Так что на месте здешних живоглотов я бы готовился – у русских долгое терпение, но хорошая память. Будем надеяться, что несчастный мальчик выживет в этом террариуме».

32. Агония

Что сказать?