Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

о маршевом шаге. Ружья тоже болтались как попало. Молоденький офицер во главе колонны почему-то держал шпагу обнаженной и размахивал ею, как тамбурмажор.

Прохожих было необычно много, и все они стремились в ту же сторону, что солдаты. Вдруг один из них остановился, подбросил вверх шапку и, багрово надувшись, начал махать руками и по-рыбьи открывать беззвучный рот. Солдаты замерли, обернулись на звук, что-то прокричали в ответ и затрусили дальше. Я дернул ручку, но старую оконную раму заело. Лежавший на подоконнике гвоздь, который я использовал для ежедневной борьбы с рамой, куда-то запропастился, я в раздражении почувствовал себя зрителем не вполне понятной пантомимы. Тут буйный прохожий заключил в объятия ближайшего к нему зеваку. Пойманный не бился и не сопротивлялся, он кукольно повис на чужой шее и, подобно цирковому гимнасту, растопыривал ноги в поношенных, дырявых сапогах. Одна подошва, отчего-то приковавшая мое внимание, была привязана старой, разорванной в нескольких местах веревкой. Кажется, она ослабела, и сапог, как говорится, широко разевал рот. Да, тогда у меня еще было очень острое зрение.

Через несколько мгновений объятия распались и два багровых, – теперь я углядел оставленный камердинером на конторке гвоздь, поддел раму, распахнул окно и все явственно видел – тяжело дышавших простолюдина осовело смотрели друг на друга и обменивались одобрительными хлопками по плечу. Драки не было. С центрального проспекта столицы по-прежнему неслись приветственные крики. «Неужели выступают? – подумал я. – Бедная Дания. А как же фейерверк?»

18. Верность

Что есть народная любовь в своей искренней сути? Или проще скажу, но для иных и доходчивее: что есть народная любовь к государю? Ибо к кому еще?

Утверждаю без лести – это есть чувство природное, то есть идущее от самого Господа Бога, а потому сильное и светлое, исходящее из сердечного нутра, не замирающее ни во сне, ни в жаркой болезни, ни в глубоком хмелю, вечно горящее в беспросветной ночи ярким заливистым пламенем.

К законному, само собой разумеется, государю. Так, кажись, точно определили, ничего не упустили. Верно, ничего. Аминь.

Продолжим тогда. Из того же самого логического доказательства следует и в противную сторону такое же прямое заключение обратноположного толка. А именно, что коли государь незаконный, или, ежели по-иностранному, прямой узурпатор, вызывает к себе столь же яростную и беспросветную ненависть народную, то тогда она, эта ненависть, мила и угодна Господу, ибо ею вершится Его суд над неправедным, ею низвергается сей грешник с престола, занятого им незаслуженно и преступно. Последнее, кстати, доказывает в дополнение, что правильней такого похитителя престола называть самозванцем – это к тому же по-нашему, и всякому понятней. Вот опять определили точно и строго, в полном соответствии с правилами любомудрия. Отменно изложено, с какой точки ни посмотри – отменно. Молодец, Василий!

Все, что кроме этих дефиниций пытаются отнести к делу – лишний умственный мусор, хотя любители порассуждать везде найдутся, никуда не денутся (родные наши человечки, знаю я их). Медовые губы, сахарные речи. Им бы только ухватиться за малую заусеницу, подтянуться да повыше нос высунуть, дабы заметили. А кто, спросят они с пришепетыванием, нарочито определяет – законный государь али незаконный? Мы-то люди маленькие, бумаг с печатями не видели и в высоких палатах не обитали. Откель может статься у нас уверенность или, наоборот, сомнение в этой самой законности? Нет ли тут какой темени или хитрой подначки? И преступной безоглядности суждений, наказуемой, сами знаете, в соответствии с каким разделом законоположений любимой имперской родины?

Отвечаю балаболкам с легкостью, ибо водит моим языком снизошедшее на меня откровение. Очнитесь, милые, оглянитесь. Сам Господь всегда все решает и силу свою грозную проявляет явственно, изъясняет Он, что есть истина, удел нынешнего века, и решением тем крепким подает смертным человекам непреложное небесное знамение.

Коли вселяет в сердца наши радость и трепет, восторг и треволнение, счастье и звонкость, то таковым уверяет – правит державою законный государь и непременный наш повелитель на долгие годы. А ежели вдруг царят в наших мыслях единодушная тревога и сомнение, уныние и печалование, упорство и противность, ноздря дутая да око багровеющее и даже с помощью молитв самых искренних не только не пропадают, но, наоборот, усиливаются, то сие есть верный и наилучший знак того, что восседает на троне лицо, дарами Всевышнего не облеченное. И не помазанник он вовсе, а самозванец и, сверх того, богохульник (поскольку давал присягу ложную и имя Божие при том преступно поминал). Аминь, между прочим.

Отчего и бунт против того богохульника – вовсе не бунт, а восстание, по иноземному называемое леворюция, есть не только деяние совершенно безгрешное, но и многажды законное, Господом одобренное, внушенное и ведомое. Как по Его воле и в исполнение пророчества кровь безбожных царей израильских лизали псы и как растащили на куски преступную Иезавель. Супротив высшей воли – как против рожна. Не покориться ей надобно, а преклониться.

Тому же, кто поперед такого несомненного повеления Вышних Сфер ступить осмелится или даже вякнуть, – троекратная басовитая анафема, людское проклятие, строгий арест, разжалование в нижние чины и публичное осмеяние. Солдатам – шпицрутены, мещанам – кнут, дворовым – колодки. Пусть учат урок, мерзавцы! Как отрастят на заду новую кожу, авось поумнеют.

И да здравствует императрица Екатерина Алексеевна! Матушка, спасительница и заступница всей необъятной России, честной и православной!

19. Постфактум

Невероятно. Мистер Уилсон знал, что это пошлый штамп, что живущему в России иноземцу положено изъясняться заезженными сентенциями, особенно, когда речь идет о местных политических обычаях, и от этого бесился еще больше, но ничего сделать не мог и в сотый раз повторял, уже вслух: «Невероятно!» И именно с восклицательным знаком. Даже руки воздымал и ладонями вертел, словно ричардсоновский герой или дурной провинциальный актеришка. А вот нельзя было обойтись без таковой, прошу прощения, дешевой патетики. Ибо картина переворота, или, как быстро стали говорить приближенные к новым властям образованные люди, славной российской революции, оказалась нелепа до безобразия. И виноват в этом, без сомнения, был тот, в чьих руках еще недавно находилась самая настоящая, абсолютная, всевозможная, повсеместная власть. И что? Все не в масть, все ходы мимо козыря.

Хорош у великого деда оказался внучок: сначала ничего не знать, принимать происходящее за глупую шутку, ждать, сомневаться, завтракать с шампанским, злиться, слать в столицу курьеров, из которых его не предал только ленивый. Потом – часами находиться на месте, когда надо было двигаться, затем плыть, но совсем не туда и не тогда, отчаянно просить советов у не самых глупых и до последнего оставшихся верными приближенных, но при этом