Рок-звезда - Б. Б. Истон

подбородок, и я сердито ткнула пальцем в сторону зала. – Я просто больше не могу, Ганс. Прости. Я просто… просто, на хрен, слишком ревнива, чтобы быть твоей девушкой.

Я развернулась, собираясь дойти до своей машины, включить кондиционер, запереть все двери и плакать там, пока не умру, но тут пара здоровых рук обхватила меня поперек туловища.

Ганс развернул меня, и мы снова оказались лицом к лицу. Он стоял передо мной на коленях и смотрел на меня блестящими подведенными глазами.

– Детка, прости меня. Черт, мне ужасно жаль. Я просто идиот, – его обычно мягкий голос звучал так искренне, что, казалось, вот-вот сорвется. – У этой девки был пропуск журналиста, и она сказала, что она с радио, 105-й канал, и хочет быстро взять интервью. Я просто собирался присесть с ней и ответить на пару вопросов, пока ты не придешь, но когда мы начали разговаривать, стало ясно, что ни с какой она не с радиостанции. Просто фанатка, которая достала пресс-пропуск и хотела автограф.

– Ну, мне показалось, она хотела кое-что еще, кроме автографа, – не удержалась я.

Несмотря на то что Ганс очевидно раскаивался, та же история повторялась из раза в раз.

– Би, клянусь тебе, я не знал. Я был уверен, что она хочет взять интервью, – Ганс изо всех сил замотал головой.

– Ганс, это именно то, о чем я говорю. Ты, блин, такой наивный, что не понимаешь, что все эти девки бегают за тобой, до тех пор, пока они практически не оседлают твой член! А я не могу быть рядом двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, чтобы гонять их. Сам же ты, что очевидно, для этого не годишься.

Злобно шипя ему эти слова взбешенным, обвиняющим тоном, в глубине души я знала, что он ничего не мог с этим поделать. Он не был виноват в происходящем. Он был чересчур добрым и милым и ни в ком не видел плохого. Именно за это я в него и влюбилась.

Как нас учили на курсе по межличностным коммуникациям, у нас с Гансом было то, для чего есть специальный термин – смертельное влечение. Это явление, когда те же качества, что привлекают тебя в ком-то, являются для ваших отношений гибельными. Я обожала, каким Ганс был добрым, нежным и романтичным. Всякий раз, как он обхватывал меня своими татуированными ручищами, я чувствовала себя так, как будто на меня надели шубу, сделанную из теплых живых щенков, которые хором поют мне признание в любви. Единственной проблемой было то, что с Гансом себя так чувствовали примерно все. Даже Круэлла де Виль не отказалась бы примерить это щенячье пальто.

– Пусти, Ганс. Тебя там поклонницы ждут.

Как я ни была зла, выражение ужаса и отчаяния, появившееся у него на лице после этих слов, вызвало у меня желание взять обратно все свои слова. Ганс Оппенгеймер был не человек, а единорог. Выдумка. Волшебный принц из сказки. Мне каким-то чудом повезло заполучить плохого парня в татуировках, с золотым сердцем и свинцовым членом, и что же я делаю? Вызываю у него комплекс вины, пока он стоит передо мной на коленях среди окурков и осколков лампочек?

Это он должен был меня бросить.

Я раскрыла рот, чтобы забрать свои слова, но из него вырвался только изумленный вскрик, потому что Ганс изо всех сил обхватил меня руками за талию и зарылся в меня лицом.

Не отпуская моего туловища, он немного повернул голову набок, только чтобы проговорить:

– Не уходи, детка. Пожалуйста. Ты не можешь. Я понимаю, что ты видишь всех этих фанаток и групи, но я-то их не вижу. Клянусь. Я просто вижу людей, которые не ты, и тебя. Вот и все. Все остальные – просто ходячие, говорящие куски плоти, от которых надо избавиться, чтобы прийти к тебе.

Усилив хватку, он заговорил громче и возбужденнее.

– А хочешь знать, почему я теперь больше не смотрю на тебя, когда на сцене? Потому что я не могу, Би. Я не могу даже смотреть в зал, потому что там всегда найдется какой-то урод, который хочет купить тебе выпивку в баре, или увести в уголок, или прижаться к тебе своим хреном, когда ты в первом ряду. И ты считаешь, это ты тут ревнивая?

Подняв голову, Ганс вперил в меня безумный, сердитый взгляд, которого я у него раньше не видела.

– Да всякий раз, когда я торчу там, наверху, я каждые пять минут вижу какую-то херню, и мне так и хочется прыгнуть в толпу и засунуть зубы этого придурка ему в глотку, – его голос все мрачнел, Ганс крутил в руке подол моего хлопкового платья. – Это так сбивает с ритма, что я вообще не могу туда смотреть. Меня хватает, только чтобы сжать зубы и стараться не отвлекаться от музыки. Я так хочу защитить тебя, а вместо этого не могу ни хрена сделать там, наверху.

Когда до меня дошли слова Ганса, я чуть не утонула в слезах, потекшей туши и облегчении. Я обхватила его лицо обеими руками и подтянула вверх, к своим мокрым соленым губам. Я покрыла его поцелуями, в то же время осознавая, что проблема не в Гансе. Он-то был еще лучше, чем я боялась. А вся проблема в том, что я просто его не стоила.

Ганс целовал меня в ответ так, словно я была последним колодцем в Сахаре, и я решила, что с ревностью и неуверенностью в себе надо завязывать. Ганс очевидно любил меня, если был готов стоять на коленях на выбитых зубах, пустых шприцах и битом стекле только ради того, чтоб я от него не ушла. Пришло время принять его любовь и преодолеть свои заморочки.

Прервав поцелуй, Ганс прижался лбом к моему лбу. Обхватив мое лицо своими огромными грубыми руками, он сказал:

– Я хочу, чтобы ты переехала жить ко мне.

– Что?

Ганс слегка отстранился, ровно настолько, чтобы взглянуть в мои застывшие, моргающие глаза.

– Ты говоришь, что больше так не можешь. Что ты слишком ревнуешь. Отлично, я тоже. Я хочу, чтобы ты была только моя, – кадык на его шее ходил вверх и вниз. – С тех пор, как ты вернулась домой, я уже чуть ума не лишился, на фиг. Я хочу каждое утро просыпаться рядом с тобой. Я не могу больше ждать. Возвращайся.

Каждый квадратный сантиметр моего тела отчаянно защипало от радости, которую я пыталась скрыть, но которая выплескивалась из моих пор. Даже глаза щипало от слез, которые набежали, затеняя зрение. Без единого слова я сунула руку в сумку и, прикусив нижнюю губу, вручила Гансу красный конверт, который он только что подобрал.

– Что это? – спросил