Рок-звезда - Б. Б. Истон

что угодно, лишь бы не видеть чужих губ на лице своей родственной души. Обычно это значило, что меня успевали как следует облапать по пути от сцены и обратно, но это было неважно. Все равно меня было особо не за что хватать.

Закончив второй выход на бис убойным кавером «Terrible Lie», парни направились к выходу со сцены под оглушающий шум восторженного визга и заверений в любви из толпы, в которой меня больше не было. Я уже проталкивалась от сцены, изо всех сил намереваясь пробраться за кулисы и донести свою тощую задницу поближе к полосатым штанам Ганса раньше, чем все мои конкурентки.

Когда мне наконец удалось вырваться из этого пульсирующего моря сжатых кулаков и потных тел, причитающих: «Мы не уйдем! Мы не уйдем!», я подбежала к охраннику, сунув ему под нос свой пропуск за сцену, как будто агент ФБР со значком.

Промчавшись за сценой по темному коридору и несколько раз заблудившись, я наконец заметила Трипа сквозь приоткрытую дверь гримерки.

Он стоял, наклонившись над подносом с мясной нарезкой, и ел рулет из индейки, в то время как какая-то групи категории А стояла перед ним на коленях, двумя руками делая ему массаж мошонки через кожаные штаны.

У меня свело желудок. Не от того, что я увидела, а от того, что это означало. Если уж тут оказалась баба, польстившаяся на Трипа с его убогим хозяйством, то…

Ганса уже наверняка захватили.

Со сжатыми наготове кулаками и бьющимся где-то в глотке сердцем я сделала глубокий вдох и распахнула настежь дверь гримерки. И точно – там, в глубине, на диване, раскинув руки по спинке, сидел мой высокий, темный, невозможно секси бойфренд, и его милая, фирменная улыбка была направлена на какую-то шлюшку с плохой стрижкой под Дженнифер Энистон. На ней была маечка с таким низким вырезом, что он мог бы использовать ее декольте в качестве подставки для пива. Сам же Ганс был совершенно расслабленным, его поза – открытой и приглашающей, а все его внимание было обращено на мерзавку, успевшую к нему первой.

Я наблюдала, словно в замедленной съемке, как эта Дженнифер Шлюхистон протянула ему фломастер, а затем зацепила указательным пальцем верх своей майки и, хихикнув, потянула тонкую ткань вниз, как будто собиралась подставить ему для автографа свою сиську. Но не успела еще ее сиська выскочить наружу, в тот самый момент, когда я изготовилась кинуться на нее, Ганс краем глаза уловил меня.

– Эй, детка!

Его лицо озарила такая улыбка, что я на секунду почувствовала себя обезоруженной и почти забыла, как я зла. Тут он вскочил с места с такой скоростью и энтузиазмом, что Дж. Шлюхистон чуть не слетела с дивана мордой вниз и была вынуждена изо всех сил обеими руками вцепиться в обивку.

Ганс схватил меня в удушающие медвежьи объятья, которые вот уж точно не были взаимны. Почувствовав мое сопротивление, он медленно отпустил меня, отодвинув на расстояние вытянутой руки, и посмотрел на меня, нахмурив брови.

– Что стряслось, Би? – его радужное настроение померкло, стоило ему увидеть мое лицо. – В чем дело, детка? С тобой там что-нибудь случилось?

– Фу! – я стряхнула его руки, выбежала из гримерки и устремилась обратно в лабиринт. В коридорах то здесь, то там горели красные лампочки, а в промежутках между ними было совершенно темно. Все это выглядело как преисподняя.

«Годится», – подумала я, уже ощущая себя в аду.

Я наконец-то нашла идеального мужчину, и я обречена весь свой век беспомощно наблюдать, как другие бабы пытаются оттрахать его.

Следуя указателям на выход, я наконец обнаружила дверь наружу, в которую и устремилась. Только вместо того, чтобы ощутить освежающее дуновение вечерней прохлады, на которое надеялась, я с головой нырнула в горячий, липкий бульон, который по летнему времени считается у нас воздухом.

Наклонившись, я оперлась руками о колени, стараясь перевести дыхание и сдержать подступающие злые слезы. От этого движения из моей сумки вылетела половина ее содержимого. Косметика, сигареты, права Джолин Годфри, противозачаточные таблетки веером разлетелись по асфальту, упав на ровный слой бутылочных осколков и сигаретных окурков у меня под ногами.

«Прелестно».

Встав на колени, я начала собирать свое имущество, и тут рядом со мной опустилась темная фигура. Пять длинных мускулистых пальцев, протянулись передо мной и подняли последнее, что оставалось, – толстый красный конверт.

– Эй, ты в порядке? – тихо спросил Ганс, проводя рукой по моей спине. Сильно, неласково.

Я выпрямилась насколько могла и выхватила конверт у него из рук. Во мне кипела ярость, более густая и горячая, чем июльский воздух вокруг нас.

– Нет, я ни хрена не в порядке! Эта баба собиралась вытащить там сиськи, Ганс!

Засунув конверт в сумку и закрыв ее, я порадовалась, что он не заметил своего имени, написанного с другой стороны крышки.

– Я же ни хрена не слепая! Ты что, всерьез думал, что я сделаю вид, что ничего не видела, как и все остальное?

Ганс не стали подниматься с колен вместе со мной. Он просто поднял руки в умоляющем жесте.

– Детка…

– А что, если бы я сегодня не пришла? Что бы еще ты ей подписал?

Я чувствовала, что не могу дышать. Моя грудь вздымалась, как будто целая гора всего того, что я не хотела замечать раньше, вдруг стала слишком тяжела, чтобы продолжать нести ее. Дело было не только в этой девице. Это был вопрос, могут ли его губы быть призом для победительницы поцелуйного конкурса. Вопрос, сколько девушек целовало его, а я даже не знала об этом. Вопрос, сколько этих девушек приходило за сцену на других концертах этим летом и что там происходило, когда меня не было рядом, чтобы этому помешать. Это была какая-то бесконечная разверзшаяся передо мной серая зона. И все это рухнуло на меня в одночасье целой лавиной неуверенности.

Начав задыхаться, я сделала шаг назад.

– Я… Я больше так не могу.

Я сама была в шоке, услышав собственные слова, но это была правда. Я больше так не могла. Это пожирало меня. Мою самооценку. Мое психическое здоровье. Я чувствовала, что схожу с ума.

Ганс стоял, замерев, потрясенно раскрыв рот.

– Ганс, я тебя люблю. Я, блин, так сильно люблю тебя, что не могу видеть всю эту херню, знать, что она происходит, знать, что никто, кроме меня, не считает это чем-то важным. Я больше не могу делать вид, что это меня не убивает. Не могу притворяться, что не лежу по ночам без сна, думая, скольких девушек ты там целовал, пока меня не было рядом. Сколько еще шлюшек пролезло в твою гримерку. Что они там у тебя лапали, когда меня не было рядом, чтобы прогнать их, – у меня задрожал