Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

Сен-Маклу, или через дыру в тюрьме, где англичане не спускали с нее глаз? Если кто-нибудь и должен был помочь ей бежать, это были мы, мы, которые были на площади и ничего не сделали из-за своей немощи. Это тебя, Арно, обмануло сходство…

— Это не правда! Братья Жанны, сеньоры де Лис, тоже ее узнали!

— Эти-то! — сказала Катрин с презрением. — Они узнали бы кого угодно, чтобы манна, упавшая на них благодаря их сестре, продолжала бы литься. Этих мужланов одели, обогатили, дали дворянское звание, а в это время несчастная Жанна гибла в огне. Почему их не было вместе с нами в Руане, когда мы пытались ее вытащить оттуда?.. Я не верю в подобные узнавания! Что же касается тебя, ты, как и многие другие, настолько хочешь ее снова увидеть, что поверил смутному сходству…

— Это была она — до мельчайших подробностей. Я хорошо ее знал.

— Я тоже хорошо ее знала. И я поднялась бы на эшафот, если бы надо было поклясться, что я собственными глазами видела, как Жанна д'Арк умирала на костре. Однако, — добавила она, вспомнив вдруг произнесенные только что слова Арно, — что ты сказал мне минуту назад? Что ты ей служишь? И лучше, чем когда-либо? Она тебя благословила?.. Значит, с ее благословения ты грабишь, сжигаешь, пытаешь, превращаешь Божий дом в хлев и бордель? И ты осмеливаешься мне говорить, что эта авантюристка — Жанна?

— Мы мстим за нее! Бургундия ее выдала, Бургундия должна заплатить!

— Несчастный идиот! — крикнула Катрин. — Ты видел Жанну, требующую мести? Толкающую военных убивать людей? А если вы так стремитесь за нее отомстить, почему же тогда не отправитесь атаковать Жана Люксембургского? Это он ее выдал и даже отказался подписать Аррасский договор. Вот кто враг, настоящий! Но он твердый, этот Люксембург! Он могуществен. У него мощные укрепленные города, солдаты, умеющие драться. Это не так просто, как вырезать несчастных беззащитных крестьян. А! Она мила эта ваша новая Дева! А вы, герои, хорошо же вы выглядите!

— Когда ты ее увидишь, ты изменишь мнение! Но ведь… действительно…

И во взгляде Арно появился проблеск мысли. Мысли, правда, очень простой и вполне естественной, но которая, странное дело, ему до сих пор не приходила в голову в пылу их спора.

— Действительно что?

— Не окажешь ли ты мне милость сказать, что ты здесь делаешь? Куда едешь?

Голос Арно наполнился вдруг вкрадчивой нежностью, но Катрин не придала этому значения.

— Я тебе сказала: к моей умирающей матери!

— В… Дижон, значит?

— Да нет. Ее там нет! Мой дядя взял к себе в дом потаскуху, и моя мать была вынуждена покинуть дом. Эрменгарда дала ей приют. Мне казалось, что я тебе об этом говорила: она в Шатовилене!

— В Шатовилене? Неужели?.. Так вот, видишь ли, моя дорогая, я бы в этом поклялся…

Его глаза сузились, казалось, что он ее подстерег, как кошка мышь. На его небритом лице обнажились зубы в хищной улыбке.

Ничего не понимая, Катрин смотрела на него с неописуемым удивлением:

— Ты бы поклялся?..

Внезапно он вскочил, бросился на нее и вцепился в горло.

— Да, я поклялся бы! И я знаю теперь, что ты всего лишь дрянь! И самая худшая из всех. Ты думаешь, я не знаю, кто тебя ждет в Шатовилене, к кому ты едешь? А?

— Пусти меня! — прохрипела Катрин. — Ты:., делаешь мне больно! Я задыхаюсь…

— Ты меня не получишь на этот раз, проклятая самка! Когда я думаю, что чуть было не поддался на твои уговоры, на твои слезы, что ты меня упрекала… что мне было стыдно, да, стыдно. И пока ты разглагольствовала, осыпала меня упреками, у тебя за твоим грязным упрямым маленьким лбом была мысль меня одурачить, чтобы иметь возможность отправиться к своему любовнику!..

— Моему любовнику? — прохрипела Катрин. — Но… какому?..

— Одному, настоящему, единственному: герцогу Филиппу, которого заметили, когда он пять дней назад с маленьким эскортом тайно приехал к этой своднице Эрменгарде, чтоб ее черт разорвал! Ну? Что ты на это скажешь?.. Я тоже кое-что знаю, видишь?

В полубессознательном состоянии, отчаянно ловя воздух, Катрин повисла на его руках, которые, не встречая больше сопротивления, терзали ее как куклу. За спиной Монсальви раздался слабый, дрожащий голос:

— Я скажу, что вы солгали, мессир Арно. Герцог Бургундский здесь ни при чем… а душите вы свою верную жену!

Руки Арно машинально разжались, отпустив Катрин, которая упала на сырую землю. Обернувшись, он увидел на пороге амбара Беранже и рыжего юношу, связанных и вымокших до нитки, которых держали четыре человека.

Говорил паж, толкаемый презрением, более сильным, чем ужас, который его сеньор всегда ему внушал.

Арно скрестил руки и уставился на группу с удивлением, которое он не пытался скрыть.

— Малыш Рокморель! Что ты тут делаешь, сопляк? Подросток поднял голову и гордо объявил:

— Когда вы уезжали, сеньор граф, я уже был пажом госпожи Катрин. Я им являюсь и теперь, и я повсюду следовал за ней, где бы она ни была, чтобы помогать ей и служить, чем могу! А вы, мессир… вы все тот же, кого она так любила?

Под чистым взглядом ребенка Арно покраснел и отвел глаза. Этот мальчишка заставил его почувствовать неловкость и раскаяние, которые легко читались на его усталом лице.

— Не вмешивайся в то, что тебя не касается! — проворчал он. — Дела взрослых не для малышей. А этот, — добавил он, указывая на Готье, молчавшего до сих пор, — кто это такой?

Студент выпрямился и с презрительной складкой у рта бросил, смерив капитана вызывающим взглядом:

— Готье де Шазей, оруженосец на службе у госпожи графини де Монсальви, да сохранит ее Бог от всяческого зла и освободит от трусов, которые осмеливаются с ней дурно обращаться!

Рука Арно обрушилась на щеку молодого человека, который зашатался под ударом.

— Придержи свой язык, если хочешь жить. Я граф де Монсальви, и я имею право бить мою жену.

— Вы… ее супруг?

Он недоверчиво повернулся к Беранже, который теперь плакал от горя, бешенства и бессилия, заметив, что Катрин не встает. Паж отчаянно всхлипнул.

— Это правда… Это, к несчастью, правда. А теперь… он ее убил! Мою бедную госпожу… такую добрую… Такую нежную… такую красивую.

— Довольно, — прорычал Арно, который, однако, склонился на коленях перед своей женой, осматривая ее с большим беспокойством, чем хотел бы показать. — Она не умерла. Она еще дышит… Принесите мне воды!

— Развяжите меня! — сказал Готье. — Я приведу ее в чувство.

Повелительным жестом Монсальви приказал разрезать веревки, и Готье на коленях склонился перед