Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

перед ним как ангел мщения, не была призраком, необъяснимым образом возникшим из едкого дыма пожара или из миражей демонической ночи.

Это было живое создание, его жена… Это была сама Катрин, и все ее существо презирало его. Он не мог себе вообразить, даже когда нескончаемыми ночными часами она безжалостно гнала его сон, что так будет ненавидеть ее.

Он грубо толкнул ее, да так сильно, что она покатилась в угол амбара, где, к счастью, на утрамбованной земле оставалось немного соломы, но это не помешало ей оцарапаться в вилы, которые рухнули вместе с ней.

Немедленно он обрушил на нее шквал ругательств, смысл которых сводился к одному:

— Шлюха! Проститутка!.. Потаскуха!.. Так они тебя, значит, выгнали! Или же этот паршивый пес, которому ты надоела, вышвырнул тебя на дорогу, когда обнаружил, что ты побывала в руках у половины его людей?

Она поднялась с ловкостью кошки, держа рукой раненое запястье, более оглушенная этим потоком оскорблений, чем полученным ударом, но немедленно дойдя до того же уровня бешенства., — Кто меня выгнал? О чем ты говоришь? Я застала тебя на месте преступления, как бандита, я видела, кто ты есть на самом деле, поэтому ты предпочитаешь на меня набрасываться, покрывать меня бессмысленными оскорблениями? Так тебе намного удобнее!

Она закрыла свой пурпуэн с помощью остатков шнуровки.

— Я говорю о моих вассалах, я говорю о людях Монсальви, которым надоело видеть, как ты валяешься в кровати трех Апшье, они выбросили тебя за стены и отправили на большую дорогу, чтобы ты занялась своим ремеслом.

— Твои вассалы? Хотелось бы мне, чтобы они видели тебя в эту минуту! Тебя, их сеньора… почти их Бога! Покрытого кровью, жгущего, грабящего, пытающего невинных, тебя еще теплого от кровати, где ты насиловал несчастную! А! Они были бы «горды» тобой! Бандит! Головорез! Живодер! Вот новые титулы сеньора де Монсальви! Ах, нет, я забыла: капитан Гром, лакей Роберта де Сарбрюка! Вот кем ты стал!

Он бросился на нее с поднятым кулаком, готовый опять ударить, но она не отступила. Напротив, она выпрямилась И отважно повернулась лицом к опасности.

— Давай! — прорычала она сквозь стиснутые зубы. — Бей! Исполни свое ремесло до конца! Я вижу, что человек, который помог тебе бежать из Бастилии, хорошо сделал свое дело.

Арно удержал уже готовую обрушиться руку.

— Как, ты все знаешь?

— Я знаю об этом больше, чем ты себе представляешь. Я знаю, что Беро д'Апшье, который осаждал Монсальви, имел лазутчиков в городе. Он получил через ту, которая нас предавала, через Азалаис, кружевницу, одну из моих рубашек, на которой она чинила кружево, и клочок письма, где подделала мой почерк. Это было для тебя… чтобы убедить тебя в том, что я была настолько низка, что отдала Монсальви этим свиньям. Ведь я права; не так ли? Но если ты хочешь, чтобы я ему это сказала в лицо, чтобы я бросила ему в лицо все, что я думаю о бастарде, сходи за ним! Где Гонне д'Апшье? Как могло случиться, что я не видела его на празднике сегодня вечером? Это бы ему понравилось!

— Он мертв! — сказал Арно высокомерным тоном. — Я его убил… когда он мне дал это.

Машинальным жестом он достал из-под своей кольчуги белый мятый клочок, испачканный кровью, кусок пергамента, который он уронил к ногам своей жены.

— Он меня вытащил из Бастилии. Он мне спас жизнь, и все же я убил его. Из-за тебя… и потому что он осмелился мне сказать… всю правду о тебе. Он был со мной честен, поступил по-братски… и все же я его убил.

— Честен? По-братски? Это Гонне д'Апшье ты хочешь увенчать этими лаврами? Человека, который накормил тебя бесстыдной ложью? По-братски, этот милый мальчик, у которого с собой был яд от Ратапеннады, местной колдуньи и который должен был отправить тебя на тот свет? Ты потерял рассудок, Арно де Монсальви!

Он снова взорвался, но теперь в волнах его гнева скользили неуверенность и сомнение.

— Почему я должен верить тебе больше, чем ему? Кто меня уверит, что ты говоришь правду? Естественно, ты обвиняешь, чтобы защитить себя, и именно теперь, когда я имел глупость сказать, что он мертв!

— Ты мне не веришь? — сказала она холодно. — А аббату Бернару, ему ты поверишь?

— Аббат Бернар далеко, и это тоже тебе известно!

— Гораздо ближе, чем ты воображаешь. Прочти это! Она достала из своего мешочка полученное в Type письмо. Толстая и прочная кожа защитила его от воды, и оно не намокло.

Резким жестом она сунула его под нос своему мужу.

— Ну что, узнаешь почерк? А как ты думаешь, Бернар де Кальмон д'О назвал бы своей возлюбленной дочерью во Христе потаскуху, которую слуги выгнали хлыстом ?

Он бросил на нее взгляд, в котором неуверенность приобрела оттенок тревоги, и, отойдя к свече, которую поставил на балку, принялся читать медленно, вполголоса, останавливаясь на отдельных словах, словно пытаясь по достоинству их взвесить.

Затаив дыхание, Катрин смотрела на него с отчаянием. Она видела это мужественное лицо, черты которого стали более грубыми, жестокими. Это было лицо незнакомца. Четырех или пятидневная борода обезобразила его, уничтожив всю красоту под этой грязной соломой; под глазами вздулись мешки.

За этим закованным в железо солдафоном, диким и грозным, на фоне сожженной деревни, она с болью увидела встающий в ее памяти другой, знакомый образ, который в последний раз мелькнул вдали, такой гордый и радостный, под трепещущим шелком разноцветных знамен на незапятнанном фоне высокого, покрытого снегом плоскогорья !

Прошло только шесть месяцев… и тот, которого она любила больше всего на свете, стал убийцей! Тоска и боль сдавили сердце так сильно, что она застонала, а слезы потекли из глаз к уголкам губ.

Тем временем Арно закончил читать. Тусклым взглядом он рассматривал письмо, упавшее к его ногам. Машинальным движением он снял наплечники и стальной нагрудник, расстегнул кольчугу, освободив мощную шею, как человек, который задыхается.

Резким движением он вырвал топор, который торчал в колоде для колки дров, отшвырнул его в глубь помещения и сел, уперев локти в колени и обхватив голову руками.

— Я не понимаю… Я никак не могу… я не могу понять. Мне кажется, я схожу с ума…

— Ты мне позволишь объяснить? — пробормотала Катрин после минутного молчания. — Мне кажется, что потом ты поймешь все.

— Объясни! — согласился он неохотно, с остатком злобы, усиленной мучительным ощущением того, что он не прав.

— Во-первых, я хочу спросить: почему, покинув Бастилию, ты сразу не вернулся в Монсальви?

— Аббат это