Опасная граница: Повести - Франтишек Фрида
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В просьбе дочери Стейскал уловил отчаяние и с удивлением посмотрел на нее. Сейчас его одолевали другие заботы и о перестрелке он совершенно забыл.
— А кто нам поможет? — бессильно развел он руки.
Ганка не знала, что ответить. Она отвернулась к окну. Все казалось ей таким печальным и безнадежным, что она начала тихо всхлипывать.
* * *Маковец, высокий красивый мужчина, лет тридцати, сидел на каменной тумбе моста и, зажав карабин между коленей, искал в карманах спички.
— Гонза, у тебя нет спичек?
Гонза Пивонька, маленький коренастый человек в каске, ходил взад-вперед по дороге. Мелкий дождь шелестел в кронах кленов, на шоссе образовались лужицы. Под мостом бурным потоком текла разбухшая от дождей речка. Вода была мутно-желтого цвета. Она затапливала луг и подбиралась к лесу.
Пивонька остановился и бросил Маковецу спички. Тот ловко поймал их и закурил сигарету. Таким же образом он отправил спички обратно, но Пивонька был не так ловок и коробок плюхнулся на мокрый асфальт. Гонза укоризненно посмотрел на Маковеца, поднял грязный коробок и вытер его полой шинели. Однако сердиться на него он не стал. Маковец был отличный парень, и Гонза любил с ним дежурить. На него можно было положиться, да и шутку он поддержать умел.
Со стороны Шлукнова дул сырой ветер, разгоняя низкие серые тучи. От воды тянуло неприятным холодом.
Маковец посмотрел, как Пивонька вытирает шинелью коробок, и улыбнулся.
— Ну и растяпа же ты! — поддел он приятеля.
— Холода что-то рано пришли, — ответил Пивонька без всякой связи. — Было время, когда в конце сентября мы еще купались.
Мост был заминирован. На правой опоре был прикреплен деревянный ящик, от которого к взрывчатке, помещенной где-то посередине моста, тянулся бикфордов шнур. Надо было поджечь его и броситься наутек. Подпоручик-инженер так им и сказал: «Ребята, как только подожжете шнур, шевелитесь, иначе не оберетесь неприятностей. Заряд мы заложили довольно мощный».
Пивонька прохаживался по дороге и поглядывал на Маковеца, который все еще сидел на каменной тумбе и курил. Тот никогда не носил каску и насмехался над всеми, кто ее надевал, идя на дежурство. Дурак! Осторожность никогда не повредит, ведь никто не знает, что может случиться. Так зачем испытывать судьбу? По службе в армии он хорошо помнил заповеди солдата. Не сегодня завтра начнется война. Да и сейчас, например, они находятся в условиях, похожих на фронтовые. С момента майской мобилизации им и выспаться-то как следует не удалось. Тревоги, служба, по ночам в палатке мучает холод, сырость. А в последние дни голова у него вообще шла кругом. Жена написала, что у них будет ребенок. Чувствовалось, что ее переполняет радость. Когда он читал письмо, у него даже слезы на глаза навернулись. Слава богу! А то ведь женаты они уже восьмой год, и все ничего. Пивонька прочитал письмо раз двадцать. Чернила местами расплылись: жена, наверное, плакала от радости, когда писала. Господи, почему же нет покоя в мире? А можно было бы так хорошо жить.
Он злобно сплюнул. Холодный ветер донес к нему сигаретный дым. Захотелось курить. Он полез было в карман, но в последнюю минуту вспомнил о бронхах и хроническом кашле, мучившем его в последнее время, и удержался от соблазна. Маковец может курить, у него все в порядке. Не женат еще, поэтому экономить не нужно, можно позволять себе все, что хочешь. Все шутит, людей дурачит да вокруг баб крутится. Все равно какая-нибудь бабенка захомутает его и приведет к алтарю. Если мужчине стукнуло тридцать, пора потихоньку вить гнездо.
— Послушай, что-то наша смена не торопится! — крикнул ему Маковец.
— А кто нас должен менять?
— Биттнер и Юречка.
— Готов поспорить на что угодно, что они чешут языки на станции. Этот парень оттуда не вылезает. А знаешь, что его туда тянет?
— Непреодолимый запах вокзала! — засмеялся Маковец.
— Ты действительно не знаешь? — удивился Пивонька. — Из дома Стейскала его клещами не вытащишь. Он все время вокруг его дочери увивается. Сколько ей лет? Пятнадцать?
— Ганке уже семнадцать исполнилось.
— Разве в таком возрасте возможны серьезные отношения?! — возмутился Пивонька.
— Гонза, ты ненормальный! — опять засмеялся Маковец. — Сколько было твоей жене, когда вы поженились?
— Что? Моей жене? Ну знаешь...
— Ты же всегда говорил, что ей было восемнадцать.
— Черт побери, ну и быстро же летит время! — пробормотал Пивонька и поддел ногой опавшую листву.
Дождь не прекращался. Тяжелое свинцовое небо почти касалось верхушек деревьев. «Тоска зеленая! Тоска!» — подумал Маковец. Два часа дежурства на этом пятачке казались ему вечностью. Да еще этот увалень, который за время дежурства произносит не более двух-трех фраз, да и то невразумительных. Мужик с душой ребенка! О чем с ним можно говорить? Женщинами не интересуется. Остановился на одной, на своей жене, да и с той-то неизвестно чем занимался столько лет. Не могли до сих пор ребенка родить. Маковец так громко зевнул, что Пивонька с удивлением оглянулся.
Тоска! Сиди у этого проклятого моста и охраняй центнер тринитротолуола или шагай по дороге, словно привидение. Какая глупость! Все время только служба. Патрулирование в деревне, на пограничных переходах, дежурство вот у этого моста. Ночью приходится спать на голой земле, укрывшись мокрыми одеялами, от которых несет плесенью, а днем выслушивать глубокие мысли старшего вахмистра Пашека по поводу политической обстановки в пограничных районах.
Этот ипохондрик несчастный Пивонька ни на минутку не присядет. Каску надвинет на самые уши — и пошел. И вечно у него что-нибудь не так: то желудок болит, то печень донимает. Курить перестал — жалуется, видите ли, на бронхи. Черта с два! Экономит на табаке, потому что ему нужны деньги, много Денег. Кроме обычной зарплаты они теперь получают доплату как бойцы местной охраны. Двадцать крои в день — это неплохо. Пивонька радуется каждой сэкономленной кроне, словно малый ребенок. Да так, собственно, оно и есть. Он и говорит, как тринадцатилетний мальчишка. Но дело свое знает. Сразу видно, что крестьянин. В общем, довольно распространенный случай. В семье растут двое мальчишек. Но хозяйство делить нельзя. И вот старший остается в доме, а младший получает пару тысяч и ходатайство сельских властей для поступления на государственную службу. Вот Пивонька и подался в жандармы, но его не взяли: ростом не вышел. Тогда он натянул на себя форму таможенника. Только с деревенским скопидомством ему не удалось расстаться, как со штатской одеждой.
— Да они на нас просто плюнули! — воскликнул Пивонька, прервав размышления Маковеца.
Маковец докурил сигарету и встал. Потянулся так, что в спине захрустело. Он почувствовал, что немного замерз, и сделал несколько упражнений, чтобы прогнать холод и размяться.
— Послушай, Гонза, сбегал бы ты на станцию — это ведь недалеко. И если они там болтают...
— Само собой! Стейскалова наверняка варит им грог, а они сидят себе в тепле и треплют языками. Черт побери, у меня уже ноги замерзли!
— Да, Стейскалова ничего еще баба, — протянул плотоядно Маковец. — Не могу понять, почему она вышла за Стейскала, ведь ничего особенного в нем нет, обычный человечек. А она — такая женщина! Хотел бы я увидеть ее до замужества. Наверное, была красавица.
— Ну, приятель, он как-никак человек с постоянным местом на государственной службе. Любая девушка за него бы двумя руками ухватилась. Обеспеченная жизнь...
Маковец засмеялся:
— В тебе опять крестьянин заговорил. Обеспеченная жизнь! Как ты думаешь, что будет, если мы отдадим Судеты? Как поступят с государственными служащими? Да просто вышвырнут. Выплатят выходное пособие от нашего правительства, и иди себе. И молодые вылетят первыми.
— Господи! — испугался Пивонька. — Значит, ты думаешь, что меня выгонят...
— Крестьян увольнять не будут: у них полно заступников наверху. В первую очередь попросят нас, пролетариев.
— Послушай, я служу уже девять лет, кое-что успел пережить. Так разве справедливо выгонять после девяти лет службы?
— Да, наверное, она была красавицей! — Маковец все еще думал о Стейскаловой.
— Да брось ты! — оборвал его Пивонька. — Говоришь о замужней женщине, как о...
Маковец рассмеялся:
— А тебе она не нравится?
— Конечно, нравится. Красивая женщина, но для меня слишком стара, ведь ей за сорок.
— Дурак, именно в этом возрасте женщины становятся ненасытными. У них уже есть опыт, и они умеют им пользоваться.
— Нет, для меня она старовата. Мне ведь только тридцать два будет.
— А я тебе ее не сватаю!
Со стороны Шлукнова приближался грузовик. Надрывно гудевший мотор с трудом преодолевал подъем.
— Чудеса! — сказал Маковец. — Я уже думал, что все шоферы бастуют. За эти два часа здесь ни одна телега не проехала.