Опасная граница: Повести - Франтишек Фрида

— Спасибо, мы только на минутку. Меняем патруль у моста.

А Юречке даже не нужно было ничего предлагать. Он вел себя здесь как дома.

— Что нового? — спросил Стейскал.

— В деревне готовится какое-то торжество. Утром я видел парней в коричневых рубашках и начищенных сапогах. Судетские немцы теперь только и делают, что готовятся к праздникам. А мы настолько привыкли к провокациям, что даже злиться перестали.

— Пан Юречка, а вы умеете злиться? — подсмеивалась над ним Ганка.

— Если меня доведут...

— Это члены СНП готовятся к торжеству? Пан Биттнер, вы-то, наверное, знаете, — не удержался Стейскал.

Симпатии жандармского вахмистра к новому движению были известны всем, да и по матери он считался немцем.

— Гимнастический союз в Шлукнове празднует пятую годовщину своего основания.

— А пан уездный начальник все разрешает! Он с ними заодно! — подскочил на стуле Юречка.

Он был непоседлив, словно пятнадцатилетний подросток. А сейчас все внутри у него просто бурлило. Он так вертелся и подпрыгивал, обращаясь к Ганке, что стул под ним жалобно скрипел.

— Ну знаете, я бы в такое время не разрешил этих торжеств, — рассудительно сказал Стейскал. — В этом спортивном обществе собрались самые большие крикуны, да и Генлейн из этой же компании.

— В Шлукнове тишина и порядок, — холодно заметил вахмистр, при этом его серые глаза ничего не выражали, а чисто выбритое лицо оставалось непроницаемым.

— Позавчера в Ганшпахе стреляли. Мне рассказывали об этом вчера вечером у шлагбаума, — вспомнил железнодорожник.

— Подростки-фанатики, — отмахнулся Биттнер. — Если бы папаши давали им дома хорошего ремня, все было бы тихо.

— Это не подростки. Откуда бы у ребят взялось столько оружия? А налетчики, говорят, были вооружены новыми автоматами и ранили одного из жандармов. Нет, налет на участок наверняка был организован кем-то из-за границы, — резко возразил Стейскал.

Холодное равнодушие Биттнера его возмущало. Именно ему, жандарму, следовало бы знать, откуда берутся эти вооруженные банды и кто их организует, а он, видите ли, демонстрирует абсолютное равнодушие. Такие вот внешне холодные, неприступные люди бывают, как правило, обидчивы. Вообще, Биттнер и Юречка были настолько разными по характеру, что казалось странным, как это их назначали в патрулирование вместе. Юречка был искренним парнем: что на сердце, то и на языке, но никогда не отличался излишней вспыльчивостью. Причиной его злости была как раз обстановка, сложившаяся в последнее время в пограничных районах. А Биттнеру, видимо, все равно. Или он только делает вид?

— Я решил бы все это одним махом! — говорил Юречка. — Обыски на квартирах, проверки. У кого бы нашли оружие или подстрекательские материалы — тех в тюрьму. За каждый флаг со свастикой — солидный штраф. Чем больше мы с ними цацкаемся, тем хуже. В данном случае нужна твердая рука. Тоща сразу бы перестали устраивать провокации. Если они так боготворят Гитлера, пусть убираются к нему!

Сколько дебатов на эту тему слышал Стейскал! Не только здесь, на станции, но и в Шлукнове. Большинство честных граждан ратовали за порядок. Неуверенность в завтрашнем дне угнетала, отбивала у людей желание работать. Казалось, только твердые действия органов власти и армия против нацистских молодчиков помогут быстро решить проблему.

— Мы не должны поддаваться на провокации. Сегодня больше всего ценится трезвый ум, — заметил вахмистр, когда Юречка замолчал. — В конце концов все как-нибудь утрясется. Зачем нам, простым людям, ломать над этим голову?

— Что утрясется? — горячился Юречка. — Стукнуть кулаком, укротить самых злостных подстрекателей — вот что сейчас нужно! И сразу бы стало тихо.

Стейскал понял, что эти двое, по сути дела, спорят друг с другом. Оставаясь на дежурстве вдвоем, они, видимо, порядком действуют друг другу на нервы и потому предпочитают молчать, а здесь, в его доме, парень в зеленой форме уверен, что его обязательно поддержат. В нем, Стейскале, он не сомневается, поэтому и говорит так откровенно. Правда, он не выбирает выражений, иногда преувеличивает, как все молодые, но в одном он прав: что-то действительно должно произойти. А равнодушие Биттнера к событиям в Ганшпахе просто оскорбительно. Никто не может оставаться спокойным, когда понапрасну гибнут люди. Стреляли ведь не только в Ганшпахе, но и в Зайдлере. В окнах домов все чаще появляются флаги со свастикой. На каждом собрании в нацистском приветствии взлетает лес рук. И за это провокаторов никто не преследует. Наоборот, правительство все время призывает к сдержанности. А Генлейн кричит, что три миллиона немцев имеют право на самоопределение.

Юречка отбросил со лба прядь светлых волос и снопа повернулся к Ганке:

— Вы действительно уезжаете?

— Так нужно.

— Мы будем скучать.

— Вы-то наверняка не будете. Я видела вас недавно с Эрикой Эберт.

— Я просто хочу научиться говорить по-немецки.

— И сколько же девушек вас обучают? — усмехнулась Ганка.

Юречка начал торопливо объяснять, что все эти знакомства просто несерьезные. Кому нужны конопатые и зубастые Греты?

Стейскал озабоченно посмотрел на часы:

— Сто одиннадцатый-то все не идет.

— А когда это поезда из Шлукнова приходили вовремя? — засмеялся таможенник. — Говорят, что из железнодорожников можно делать нитки и они никогда не будут рваться.

— Над этим анекдотом не смеялся уже мой дедушка, — одернул его Стейскал. У него не было настроения шутить.

Расписание сто одиннадцатого было согласовано с расписанием поездов на Прагу. В основном поезд ходил точно, ведь формировался он в Шлукнове. Стейскал вновь подошел к телефону и набрал номер. Телефон молчал. В комнате воцарилась тишина, только на оконном стекле назойливо жужжала муха. Юречка вертелся на стуле, видно хотел что-то сказать, но серьезное лицо Стейскала его останавливало. Шлукнов молчал.

Стейскал снова посмотрел на часы:

— Проклятие, такого еще не было. Так опаздывать!

— Спят, наверное! — засмеялся Юречка.

Никто из присутствующих его не поддержал. Стейскалова только вздохнула, а Ганка пересекла комнату, приподняла чемоданы и снова поставила их на место. Юречка проводил ее влюбленным взглядом.

— Отец, позвони в будку у Карлов-Удоли, — подсказала Стейскалова.

Едва железнодорожник набрал другой номер, как тут же ему ответил коллега Патейдл.

— Привет, Пепик! — с облегчением вздохнул Стейскал. — Что происходит в Шлукнове? Я не могу туда дозвониться. Никто трубку не берет. Сто одиннадцатый опаздывает уже на десять минут. Пражский определенно уйдет. Так долго он ждать не будет. Если и ты не дозвонишься, то съезди туда на мотоцикле. Я хотел отправить жену и дочь к своим, они уже собрались. Сто одиннадцатый всегда ходил точно по расписанию. Что? Когда ты это слышал? Минут пятнадцать назад? Ладно, съезди туда и сам посмотри. Потом позвони мне. Спасибо. — Стейскал положил трубку и повернулся к присутствующим: — В Шлукнове что-то случилось. Патейдл слышал выстрелы.

Биттнер переступил с ноги на ногу, и его сапоги противно скрипнули. Он, видимо, хотел что-то сказать, но сдержался и еще плотнее сжал свои узкие губы.

— Пан Стейскал, попробуйте позвонить в Румбурк! — спохватился Юречка.

Железнодорожник снова повернулся к телефону, с минуту раздумывал, наморщив лоб, потом пожал плечами и нервно набрал номер. Откашлялся, как будто готовился к ответственному выступлению, но голос его все равно прозвучал хрипло:

— Говорит Вальдек! Попросите начальника станции.

На том конце провода взяли трубку, но ответили не сразу. Сначала доносились какие-то голоса, звуки шагов, кто-то разговаривал по-немецки.

— Черт возьми, что эти люди там делают? — воскликнул озадаченный Стейскал и заметил на мальчишеском лице Юречки волнение. Скользнул взглядом по Биттнеру. Напряжение, которое овладело всеми, никак на нем не отразилось. Понятное дело, он же не отправлял дорогих ему людей в Мельник. Бог знает о чем он сейчас думал. Ни для кого не было секретом, что он гулял с Лизой Циммерман, дочерью одного из функционеров судето-немецкой партии.

— Может, спят и в Румбурке? — усмехнулся Юречка.

Эта усмешка неприятно задела Стейскала, и он уже хотел было ответить резкостью, но тут в трубке раздался скрипучий голос. Понять что-либо было трудно, потому что говорили по-немецки, точнее, на каком-то наречии, похожем на немецкий. Стейскалова подошла к мужу и, услышав голос в трубке, побледнела. Ганка испуганно взглянула на Юречку, будто именно у него искала ответа на вопрос, что, собственно, произошло, почему станция оказалась вдруг отрезанной от всего мира. Она заметила, что он увлечен ею, только в последнее время. Раньше она думала, что он просто поддразнивает ее, как школьницу. Теперь же, когда Юречка бросал на нее пылкие взгляды, она смущалась.