Опасная граница: Повести - Франтишек Фрида

Шаги раздались в прихожей, и вот в дверях показался человек в синей форме.

— Привет, Мюллер!

Мюллер был небольшого роста, коренастый, седоволосый, с широким, несколько туповатым лицом. Из-под шинели, на которой не хватало нескольких пуговиц, виднелась старая вязаная кофта, рот с остатком потерпевших зубов смущенно улыбался. Смешно щелкнув коваными каблуками, Мюллер выбросил правую руку в фашистском приветствии:

— Хайль Гитлер!

Воцарилась тишина. Вскинутая рука Мюллера заметно дрожала, а вместе с ней дрожала на рукаве темной шинели красная повязка с белым кругом, в котором, словно отвратительный паук, распласталась черная свастика. На пропотевшей и потерявшей вид служебной фуражке не было кокарды.

— Мюллер!

— Вокзальная команда Шлукенау... — начал старик по-немецки, и в горле у него сразу заклокотало, будто он полоскал его глотком водки.

— Мы всегда говорили с тобой по-чешски! — строго одернул его Стейскал.

Мюллер мгновенно вышел из заученной роли, переменил неестественную позу, рука его опустилась и закачалась вдоль туловища, а на широкое лицо легла печать растерянности.

— Стейскал... я здесь... ну, чтобы принять станцию. Пойдут поезда... Так что должен быть порядок... — И вдруг голос его смягчился и стал даже льстивым: — Не сердись, приятель! Сегодня все наше — железная дорога, почтамт, учреждения... С сегодняшнего дня Судеты принадлежат великой Германии.

— Кто это тебе сказал, Мюллер?

— В Шлукнове сказали... Ворачека уже нет, начальником станции там теперь Вахман из рейха.

— А где Ворачек?

— Их увели... Как всех... Знаешь...

Мюллер с трудом подыскивал слова, он понимал, как ранят они сейчас человека, с которым он всегда был в дружеских отношениях. Когда он подменял путевых обходчиков, то не раз сидел в этой комнате, а Стейскалова готовила ему чай с ромом. Болтали о разном, ругали Ворачека за то, что сумасброд...

— Вы нас всех хотите ликвидировать?

Мюллер кивнул. Руки у него беспокойно двигались, будто он хотел сделать какой-то жест. На лице выступили капли пота.

Стейскал вспомнил, что этот человек когда-то добивался места в Вальдеке. Вот сегодня он и поспешил, чтобы быть первым. В свое время он пытался оказать давление на Патейдла, но годился только на то, чтобы подметать платформу и толкать тележку с багажом. В исключительных случаях его использовали при отправке срочной корреспонденции или в камере хранения, а в период отпусков он подменял путевых обходчиков.

Снаружи опять донеслись выстрелы.

— Вы только начинаете прибирать все к рукам, а люди уже погибают. Почему, Мюллер? — спросил с горечью в голосе Стейскал. — Ведь можно было бы все сделать мирным путем.

Мюллер сгорбился и беспокойно переступил с ноги на ногу. Его узловатые пальцы с грязными ногтями почти касались колеи.

— Да, у людей недостаточно благоразумия. Долой оружие! Гитлер не хочет насилия. Гитлер хочет только справедливости. Чехи должны проявить благоразумие.

— Послушай, сколько времени прошло с тех пор, как ты сам ругал Гитлера?

Мюллер вздрогнул, будто от удара кнутом. Широкое лицо его исказила недовольная гримаса.

— Да, Стейскал, это было. Но сейчас... никакой дружбы с вами!

— Ладно, — спокойно ответил Стейскал. — Это все, что ты должен мне сказать?

Взгляд Мюллера блуждал по комнате. Вот он остановился на серванте, где всегда имелась бутылочка какого-нибудь крепкого напитка, чтобы согреться. Мюллер вспомнил приятные беседы со Стейскаловыми и даже почувствовал жалость к ним. Но приказ коменданта был категоричен: принять станцию Вальдек, и он примет ее.

— Ты должен передать мне станцию.

— Станция — не голубятня, Мюллер. Да ты и сам знаешь, служишь не первый год. Для этого нужно иметь какую-нибудь бумагу, письменный приказ.

— Новое начальство приказало.

— Тебе-то оно может приказывать, а мне — нет. Я должен получить письменный приказ от наших властей. Мы еще в Чехословакии. Официально мы Судеты не передали. А может, и не передадим вовсе.

— Но, Стейскал...

— Послушай, Мюллер. Здесь, в кассе, деньги, билеты, документы. Меня в тюрьму посадят, если я кому-то передам это под честное слово. Ведь у тебя же нет никакой бумаги! Так почему я должен тебе верить? На все надо иметь документ. А раз его нет, то и передавать ничего не буду. Ясно?

— Стейскал, я должен...

— Железная дорога — это серьезное учреждение, Мюллер, а не кабак.

Старик с повязкой на рукаве понимал, что Стейскал прав. Касса, деньги... Он хорошо помнил случай, когда сумма в отчете и наличность не сходились и начальник станции с кассиром всю ночь пересчитывали деньги, чтобы найти какие-то десять геллеров... Однако новый начальник, который пока что ходил по станции без формы, сказал ясно: «Если этот чех не захочет уйти, его придется выгнать! Ликвидировать! Ликвидировать!» Последнему слову Мюллер придавал громадное значение. Оно давало ему неограниченную власть. Он, правда, не представлял себе, каким образом сможет ликвидировать добряка Стейскала, которого по-своему любил и уважал, но хорошо усвоил, что новый режим, взявший его к себе на службу, требует от каждого немца безоговорочного послушания, железной дисциплины и непоколебимой твердости. У кого сила, у того и власть.

— Я должен принять станцию! — упрямо заявил он.

— Принесешь мне приказ с печатью, подписью, и я немедленно сдам тебе дела. Я давно жду этого. Мне нужен только документ, понял? — твердо сказал Стейскал.

У него вдруг родилось подозрение, что человек этот пришел сюда самовольно в надежде занять место, пока другие этого не сделали. Как только чехи уйдут из Судет, сразу начнется драка за хорошие места. Мюллер, наверное, сообразил это и решил действовать оперативно. Но этого нельзя допустить. Здесь должен служить честный, надежный человек. На шоссе большое движение, и если вовремя не закрыть шлагбаум...

Мюллер вдруг вытянулся так, что затрещали его ревматические суставы. Чтобы громко щелкнуть каблуками, он смешно подскочил, будто клоун, потом вскинул непослушную руку в нацистском приветствии, неловко повернулся и вышел. После его ухода в комнате наступила гнетущая тишина.

— Ишь как торопится! — подала голос Ганка. — Тебе бы сразу надо было его выгнать. Такой бездельник и вечно пьяный.

У стены заскрипели шаги — это Мюллер вернулся, но в комнату он уже не вошел, а постучал пальцами в окно:

— В течение двух часов все вывезти, семью, мебель — все! Иначе выбросим на луг. Ясно? Хайль Гитлер!

Пошатываясь, он отошел от окна и побрел к шоссе. Черный дым над лесом уже поредел и исчезал в кронах деревьев.

— Отец, если мы через два часа не уедем... — испуганно сказала Стейскалова.

Она дрожала как в лихорадке. Все происходившее с ними до сих пор казалось ей дурным сном, однако теперь...

— Куда? В лес? На луг? Где найти повозку? За два часа мы даже собраться не успеем. Все это глупости. Просто кто-то подослал его взять нас на пушку. А может, он сам прибежал, чтобы запять хорошее место. Не бойся, скоро все утрясется. Утро вечера мудренее. Завтра придут солдаты и наведут порядок. Судеты мы пока им не отдали, так что все это происки местных фанатиков.

Он не верил в то, что говорил. Судеты, вероятно, отойдут к рейху. Правительство пока что не решилось на этот шаг, продолжает лавировать, искать выхода, а западные державы, вместо того чтобы защитить союзника, торгуются с Германией, будто купцы на рынке. Австрия уже захвачена, теперь очередь Чехословакии. Скоро коричневая чума затопит всю Европу. Нет, этого не может быть! Что-то нужно предпринять. Нельзя же допустить, чтобы эта часть чешской территории осталась без защиты и на ней хозяйничали генлейновские молодчики.

Стейскалова снова принялась собирать вещи. Она решила, что в конце концов в глубь страны они могут пойти пешком, а вещи погрузить на тележку, на которой обычно возили с лугов сено. Она стала прикидывать, какие вещи взять, чтобы в тележке хватило места для всего основного. Приходилось спешить, и она нервничала. Брала в руки вещи, с минуту раздумывала и откладывала их в сторону.

— Ганка, иди помоги мне! — позвала она дочь.

А девушка все время думала о Юречке, который ушел в лес, о дыме, о стрельбе. Только теперь она осознала, насколько он ей дорог. Собственно говоря, она считала его своим хорошим другом. Однако с лета он стал обращать на нее больше внимания, чаще смеялся и шутил и она отвечала тем же. Девушка ловила себя на том, что думает о нем. До сих нор молодых людей у нее не было, и благосклонность Юречки ее смущала. Правда, свидания он ей еще не назначал, да она и не знала бы, что ему ответить. Она даже немного побаивалась этого момента.

— Папа, а ты никого не можешь позвать на помощь? Там, в лесу, все время стреляют...

В просьбе дочери Стейскал уловил отчаяние и с удивлением посмотрел на нее. Сейчас его одолевали другие заботы и о перестрелке он совершенно забыл.