В гору - Анна Оттовна Саксе

— Это ты, действительно, умно придумал — с формой красных, — похвалил Гребер Вилюма. — Подумай, какое смятение это вызовет среди жителей. Некоторые ждали их, как бог весть каких спасителей, а они грабят. Ха-ха-ха! — захохотал он.

— Помните, как тогда у Лидумиете! — поддержал Готфрид. — Она бормочет: «У меня сын в Красной Армии, товарищ! Что же это вы?» А мы говорим: «Если у тебя сын в армии, то тебе для нас ничего не должно быть жалко. Если сами не возьмем, то умрем с голоду. И твой сын, если грабить не будет, скоро ноги протянет». Всплакнула старуха и говорит: «Ну тогда берите. Если встретите моего Эрика, и с ним поделитесь».

— Друзья! За эту шутку стоит выпить до дна! — орал Вилюм, как подраненный бык.

— Только оставьте на похмелье.

— Виват! Виват! — загалдели братья Миглы и Гребер.

Янсон больше не может усидеть. То он опускается на бок или склоняется на стол, то его голова бессильно валится назад. Он уже не может понять, сколько человек за столом. Кажется, что сидят двое Вилюмов, как две капли воды похожих друг на друга и двигающихся, словно по команде — куда один, туда и другой. И Леопольдов двое, и других тоже, целая толпа людей сидит и рычит, и все они, как опереточные двойники, делают одинаковые движения. Что сказала бы Эльза, если бы увидела его в такой компании?

— Эльзинь! — выкрикивает он. — Эльзинь, спаси меня!

— Он совсем наклюкался, — говорит кто-то. Двое покачивающихся людей берут Янсона — один за голову, другой за ноги — и бросают, как мешок, на нары.

— У Эльзы теперь другой хахаль… — слышит он.

— Замолчи, чего мучаешь больного человека! — упрекает его Силис.

— Такую женщину надо было в яму бросить, — бормочет Вилюм, — вместе с жидовками. Мы раздевали их догола. Они выглядели, как Ева в раю. У одной был ребенок. Со светлыми волосами и голубыми глазами. Как васильки весной.

— Вилюм, Вилюм, будем говорить о чем-нибудь другом, — пытается Гребер переменить разговор. — Пусть они гниют, нечего о них вспоминать.

— Молчи, свинья, когда… — кричит Вилюм. — Понимаешь, стоит она, эта девчонка, голая на краю ямы, и смотрит мне в глаза. Вдруг складывает руки, как нас мать учила, для молитвы, и говорит — чисто по-латышски говорит: «Дяденька, мне холодно». Как саданул ей прикладом, только каша брызнула из черепа.

— Вилюм, Вилюм, — Гребер тянет его за рукав.

Но выпученные и неподвижные глаза Вилюма смотрят в одну точку. Лицо судорожно подергивается, на лбу три поперечные складки.

— Тысяча чертей! — орет он, не сводя глаз с дощатой стены, где виднеется дыра от выпавшего сучка, — Вот она! Вот она стоит! Голубые глаза и светлые волосы! Опять сложила руки. Разве нельзя, наконец, свалить тебя в яму! Подохни! Подохни!

Словно безумный, он выхватил револьвер и, не целясь, выстрелил в стену.

Землянку заволокло дымом, кто-то нечаянно смахнул свечу, и, падая, она погасла. Вилюм стрелял во все стороны, пока револьвер не выпал у него из рук. Он, рыча, навалился на стол, опрокинул его на Леопольда и сам грохнулся на пол, где уже лежали перепуганные его собутыльники.

В землянку вбежал постовой Зупениек — выходец из соседней волости.

— Что вы куролесите, сумасшедшие! — крикнул он. — За три километра слыхать.

— У Вилюма опять припадок, — пояснил Гребер.

— Так надо было вовремя связать. Хотя бы оружие отобрали.

— Ничего, теперь он утихнет и проспит до завтрашнего вечера, — успокаивал Силис постового.

— Дай же глоточек, — попросил постовой. — Когда стоишь на месте, холод до нутра пробирает.

Кто-то чиркнул спичкой и зажег свечу; выяснилось, что в свалке опрокинули последнюю бутылку, отбили ей горлышко и все содержимое вылилось Силису на штаны.

— А я думал, почему у меня мокро, — рассуждал тот.

— Ну, беда, ребята, — забеспокоился Леопольд. — Если завтра не будет чем опохмелиться, Вилюм убьет нас.

— Надо сейчас же отправиться к старику, — решительно сказал Готфрид.

— Что ж… заодно и старуху? — спросил Леопольд, словно бы колеблясь.

— Ну, конечно, — Готфрид провел рукой поперек горла. — Неужели же из-за нее завтра ночью еще раз туда ходить! Арнис, ты можешь держаться на ногах?

— Не могу, — простонал тот, слишком уж торопливо, чтобы ему можно было поверить.

— Здесь, кажется, только одни мямли собрались, — пробурчал Леопольд с досадой. — Чего глаза таращите, хотя бы уложили командира! Мы наряжаемся и уходим.

Пока остальные раздевали и укладывали Вилюма, Леопольд и Готфрид сбросили свою одежду и надели красноармейское обмундирование.

— Вот теперь мы мобилизованы! Раз-два, раз-два! — Леопольд зашагал по землянке, размахивая руками.

— Леопольд, — неуверенно начал Силис, пивший меньше других, — Леопольд, я старше вас, мне хотелось бы посоветовать: у тебя и у Готфрида жизнь еще впереди, не пачкайте свои руки кровью.

— Можно и всухую, — хвастливо отрубил Леопольд, — тряпку в рот и петлю на шею.

— Сейчас ты пьян и не сознаешь, что говоришь, — продолжал Силис. — Видел, какие бывают с Вилюмом припадки? Мертвые мстят.

— Хотелось бы знать, как такая старуха может отомстить, — ответил Готфрид за брата.

— Я говорю от всего сердца, — не унимался Силис. — И в библии сказано: «Кто кровь невинного человека прольет, своей кровью расплатится».

— В библии также сказано — око за око, зуб за зуб, не так ли, пастор? — обратился Леопольд к Греберу.

— Так и так правильно, когда что потребуется, — усмехнулся тот.

— Чего ты докажешь этим? — продолжал Силис. — Только разозлишь красных. Начнут допытываться. Если мы будем вести себя тихо и осторожно, никому и в голову не придет искать нас. Кончится война, тогда, может, будет амнистия…

— Так ты ждешь милости от большевиков? — Леопольд присвистнул. — Вот до чего мы дожили! От большевиков ждем милости! Трусы! Какие же мы латышские патриоты? Разве так помогают тем, кто по ту сторону фронта?

— Здорово ты им поможешь, прикончив старушку… — проворчал в ответ Силис.

— Она покусилась на землю моего отца, вот почему она должна умереть. Понимаешь, на землю моего отца! На святое наследие прадедов! На лошадь, на корову? — орал Леопольд.

— Эх, земля, лошадь, корова! — махнул