В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Там женщины?
— Это могут быть заложники.
Даже с расстояния, из летящей машины, читалась обреченность в понурых фигурках измученных женщин, подростков и мужчин, стоящих у края пропасти, вероятно, под дулами винтовок укрывшихся бандитов. Кто это сказал, будто афганцы равнодушны к жизни: аллах дал, аллах взял? Ложь, дремучая или рассчитанная, но все равно ложь! Есть фанатики, ослепленные своей преступной сектантской верой, освящающей их право насилия над иноверцами, — они, может быть, и готовы скорее умереть, чем отказаться от этого «права». Но те мирные дехкане на тропе, не ведающие своей вины перед миром, не преследующие корысти и все же обращенные в заложников, поставленные над пропастью, — разве могут они равнодушно расстаться с жизнью, чтобы только по-прежнему ходил по земле и творил насилия и убийства двуногий зверь с автоматом, именующий себя их вождем и господином?
С левой стороны, возле самого лица Лопатина, струилась, трепетала, разгоралась обжигающим красным пламенем лента афганской девушки, пролившей кровь за революцию.
Он решительно направил машину ближе к тропе. Один из мужчин вдруг поднял руку и стал размахивать белым платком. Там и тут из-за камней появились чалмы, бараньи шапки, дула винтовок. Лопатин не отрывал глаз от выпрямившейся стройной фигурки, стоящей над самым обрывом. Он знал — это невозможно, но не мог отрешиться от чувства, что перед ним та самая девушка, чья лента пылала в его кабине. Закрывшись ладонью от солнца, она неотрывно смотрела на приближающийся вертолет, не чувствуя черных зрачков винтовок за спиной. Может быть, это скалы изменили цвет, но Лопатину показалось — за нею разгорается красная заря.
«Не бойся, милая, никого и ничего не бойся — мы не отдадим тебя на растерзание купленным убийцам. Ведь ты наша, ты красная. Маленькая, ты велика, как революция твоего народа... Подожди еще немного, смелая девушка в красной заре, — мы уже здесь, и наша воля сильнее воли твоих насильников».
Заглушая гул вертолета, железный голос афганского майора раскатился в ущелье:
— От имени командования Народной армии предлагаю банде сложить оружие. Революционное правительство Афганистана и командование армии гарантируют сохранение жизни всем душманам, в том числе и главарям, если банда сдастся в плен и не причинит вреда захваченным людям. Предупреждаю: у вас нет выхода. По тропе за вами идет отряд войск, впереди путь тоже перерезан. Всякое сопротивление или причинение вреда заложникам приведут к вашей гибели. Если вы согласны принять наши условия, поднимите два белых флага и двигайтесь обратно, навстречу войскам правительства.
В продолжение этого короткого обращения, пока вертолет медленно скользил над серединой ущелья, многие басмачи поднялись в рост и, опустив оружие, с жадным изумлением ловили громовой голос из машины. Теперь было видно, что белым платком размахивает один из заложников. Поскольку делал это он с явного согласия своих охранников, появилась надежда, что душманы примут условия сдачи в плен. Они, несомненно, показывали вертолетчикам свою готовность к переговорам, но какое требование выдвинет главарь банды?
По мере того как машина удалялась, из-за камней, из узких расщелин скал на тропе появлялись новые и новые люди.
— Завозился гадючий выводок! — послышался в наушниках голос Исмаила. — Сейчас у них начнется душманская джирга. В такой западне даже Кара-хану без джирги не обойтись.
— Но если этот оборотень действительно там, он, пожалуй, не сдастся.
— Да. Он может заставить их расстрелять заложников, чтобы убить самую мысль о сдаче в плен.
— Что же нам делать?
— Надо, Петрович, заставить душманов схватить оборотня за горло своей рукой. Я сказал — путь впереди перерезан, но это пока не так, и душманы сомневаются. Надо, чтобы они перестали сомневаться. Скоро прилетят наши вертолеты, они, я думаю, высадят десантников в конце тропы, хотя это нелегко сделать. Вот тогда мы перестанем уговаривать душманов. Этих людей, убивающих за деньги, я хорошо изучил. И у Кара-хана найдутся такие, что его голову на блюде поднесут, чтобы спасти себя. Только бы наши успели.
Тропа то уходила вниз, то взбегала по крутому боку горы, она была пустынной, но Лопатин держался подальше от больших камней и расщелин, где могли укрыться высланные вперед дозорные банды. У душманов имелись гранатометы, они с майором успели это заметить.
— Я думаю, Исмаил, сколько страшных преступлений, кровавых грабительских войн, сколько зла и несчастий породили человеческая корысть, туполобый фанатизм и желание одних властвовать над другими, деление людей властолюбивыми негодяями на «высших» и «низших», на «правоверных» и «неверных», на «белую кость» и «плебеев». Но что характерно — во все времена почерк выродков, стремящихся сесть на чужую шею, одинаков. Ты знаешь, в ту войну фашисты гоняли толпы военнопленных, женщин и детей через минные поля перед своими танками. А за сто, за триста, за семьсот и тысячу лет до того так же примерно поступали другие насильники над народами, военные грабители и кондотьеры. А вот теперь мы видим своими глазами, как ваш феодал с продажным отребьем заслоняется женщинами.
— Да, в этом насильники одинаковы.
— А ты заметил, как она стояла на краю скалы, такая тоненькая и такая бесстрашная?
— Кто стоял?
— Та девушка или даже девочка... За нею — красные скалы, словно рассвет. И бледные тени врагов, сгорающие в рассвете. Этого нельзя забыть.
— Я почему-то не заметил.
— Ты говорил с душманами, ты на них смотрел, а я видел ее. Мы должны спасти эту девушку, Исмаил!
— Спасем, если остановим банду. И многих других спасем... Тебе нравятся наши девушки, Петрович?
— Очень нравятся. Только не вздумай невесту мне искать, уже есть, — засмеялся Лопатин. — Ваша революция часто видится мне совсем юной горянкой, которая идет опасной троной все выше и выше. Из темных щелей и нор в нее целятся черные ружья, а она идет, не пряча лица и не опуская головы. И красная заря разгорается над нею.
— Это красиво, Петрович, но плохо, если она такая беззащитная.
— Нет, она — бессмертна! Потому что с нею рядом майор Исмаил со своим храбрым отрядом, и тот кучарский парень, Азис, и его седобородый отец.
— Это красиво,
