Экзотики - Евгений Салиас

— Какъ судить, Густавъ! — отозвалась баронесса. — Она будетъ герцогиней, маркизой, грандессой съ фамиліей въ нѣсколько строкъ и съ громаднымъ состояніемъ.

— Но будетъ ли она счастлива, выйдя въ шестнадцать лѣтъ замужъ за слишкомъ пятидесяти-лѣтняго человѣка? Ты объ этомъ не подумала?

— Quant à èa, — воскликнула баронесса, — Кисъ-Кисъ такая странная, такой философъ, что я за нее не боюсь. Это моя судьба повторяется. А, право, мой Фуртъ фонъ-Вертгеймъ былъ во сто разъ дурнѣе герцога да вдобавокъ былъ не грандомъ испанскимъ, а почти аптекаремъ. Да вмѣсто замковъ около Севильи и Гренады у него былъ какой-то кривой домъ на Васильевскомъ Острову.

И баронесса начала весело смѣяться, но не искренно.

— Съ такой точки зрѣнія… — началъ-было Герцлихъ, но смолкъ…

Лакей доложилъ, что завтракъ поданъ, и они перешли въ столовую. Баронъ съ видимымъ аппетитомъ принялся за омлетку.

— Но какъ же быть однако? — заговорилъ онъ черезъ нѣсколько минутъ. — Положимъ, что этотъ сорви-голова Загурскій, взявшись за дѣло, молодцомъ все устроитъ. Но какъ быть съ этимъ скандаломъ въ гостинницѣ? Вѣдь здѣсь всѣ останутся убѣждены, что графиня Нордъ-Остъ тебѣ мстила за графа. Вѣдь нельзя же, чтобы себя очистить, разсказать всю правду про дочь и про герцога.

— Это невозможно! — воскликнула баронесса.

— Что же тогда дѣлать?

— Подумаемъ. Теперь же главное — рѣшать скорѣй съ герцогомъ. Загурскій далъ ему срокъ подумать… А затѣмъ конечно… насиліе. Да что же дѣлать?

— Но какъ онъ здѣсь очутился?

— Онъ обѣщался еще въ Парижѣ Кисъ-Кисъ непремѣнно пріѣхать.

— Я не про герцога спрашиваю, а про графа.

Баронесса вдругъ вспыхнула; почувствовавъ и понявъ, что мужъ замѣтилъ краску на лицѣ, она еще болѣе растерялась.

— Юлія, — заговорилъ баронъ тихо и мягко. — Я понимаю, отчего ты вдругъ смутилась. Какъ тебѣ не стыдно! Какое ребячество! Неужели ты думаешь, что если мнѣ кто скажетъ, что ты меня обманываешь, то я повѣрю. Вѣроятно, тебѣ извѣстно, что эта сумасшедшая женщина написала мнѣ въ Парижъ безсмысленное и злое письмо.

— Кто? — черезъ силу произнесла баронесса.

— Конечно, графиня. Она мнѣ написала длинное письмо, гдѣ говоритъ Богъ знаетъ что… Даже клянется. Всего прелестнѣе, кстати… Она говоритъ, что ты ужъ два-три года какъ влюблена безумно въ Загурскаго, но что онъ только теперь обратилъ на тебя свое милостивое вниманіе, чтобы тащить съ тебя деньги и грабить, какъ ее ограбилъ… И сумасшедшая женщина лжетъ, чтобы добиться цѣли… Она говоритъ, что изъ своего нумера видѣла тебя у Загурскаго, и слышала, что вы именно говорили… И якобы тогда только рѣшилась она мстить… И какъ!.. Драться. Еслибы это была не женщина — я бы ее теперь…

И баронъ сжалъ кулакъ.

Баронесса сидѣла предъ мужемъ на видъ спокойная. Крайнее внутреннее волненіе сказывалось только въ быстрыхъ и лишнихъ движеніяхъ, въ игрѣ съ носовымъ платкомъ, который она перебирала, то мяла, то складывала, то бросала на столъ и опять брала. Герцлихъ не глядѣлъ на жену, а спокойно ѣлъ, разглядывая каждый кусочекъ мяса, прежде чѣмъ положить его въ ротъ.

— Да… Что же я хотѣлъ сказать?.. Я что-то спрашивалъ у тебя?..

— Ты, кажется, спрашивалъ, какъ Загурскій сюда попалъ. Онъ пари какое-то держалъ. Кажется, на велосипедѣ въѣхать на Pie du Midi… Ну, вотъ, потомъ съѣздилъ, ушибъ ногу и здѣсь остался на время. Я была очень рада. Тутъ вѣдь не съ кѣмъ слова сказать…

— А все-таки, Юлія… Все-таки… Онъ негодяй.

— Ты строго судишь… Вся молодежь такая теперь. Вѣдь ты про деньги говоришь, про графиню.

— Ахъ! Да! Вспомнилъ. Ты взяла мѣсяцъ назадъ у Ферштендлиха пятнадцать тысячъ, потомъ взяла недавно еще десять… Помимо того, что тебѣ высылается… И просила его мнѣ не говорить, а въ разное время ихъ вычесть изъ твоихъ денегъ… Вотъ видишь, я все знаю… Да и какъ ты могла подумать, что Ферштендлихъ отъ меня что-либо скроетъ въ дѣлахъ… Ну, вотъ, кайся… Зачѣмъ ты брала?.. — улыбнулся баронъ.

Баронесса глянула мужу въ глаза и вымолвила твердо:

— Загурскій просилъ у меня взаймы на время… Какъ у графини, бывало, прежде.

— Гмъ… Нехорошо… Ça devient louche… — улыбнулся баронъ, понявъ шутку.

— Ахъ, Густавъ… Я думала, что если ты узнаешь, то самъ догадаешься. Вѣдь со мной Эми… у которой долги въ Парижѣ, и которыхъ ея дядя, конечно, не уплатилъ. Я люблю ее. Я не могла этого не сдѣлать для нея. А ты сейчасъ готовъ былъ повѣрить, что я Богъ вѣсть зачѣмъ взяла эти деньги.

— Юлія… Я шутя спросилъ. Я зналъ, что это что-нибудь въ этомъ родѣ. Я не могу тебя подозрѣвать. Пойми это.

Герцлихъ отодвинулъ отъ себя тарелку, взялъ изъ рукъ жены чашку кофе и, поставивъ ее передъ собой, выговорилъ другимъ голосомъ:

— Я не могу тебя подозрѣвать. Разъ навсегда пойми это… Я не могу перестать въ тебя вѣрить, какъ не могу перестать вѣрить въ Бога. Съ этимъ я и умру. Еслибы у меня отняли эту вѣру въ Бога и въ тебя, то отняли бы у меня все… Жизнь, солнце, воздухъ… Еслибы моя Юлія меня обманула, я бы проклялъ міръ. Если подобное можетъ случиться на землѣ, то на ней не надо жить ни минуты; надо уходить, унося съ собой въ лучшій міръ то, что мы сюда принесли и что здѣсь оказалось не на своемъ мѣстѣ. Ты знаешь мои мысли, мои убѣжденія, мои вѣрованія, мои упованія. Ты знаешь, что для меня Богъ, жизнь и ты, это — одно, единое, недѣлимое… Потерять что-либо одно изъ трехъ — значитъ потерять и остальное. Если мнѣ докажутъ, что Бога нѣтъ — я не захочу жить и перестану тебя любить, потому что тогда окажется, что мы твари случайныя, лишнія, безъ души безсмертной. Стало быть, жизнь была матеріальный процессъ, случайное сочетаніе и обмѣнъ атомовъ. Стало быть, то, что связывало меня съ тобой, эти таинственныя святыя узы — были моей глупой выдумкой. Нѣтъ Бога и, стало быть, не было души во мнѣ, души въ Юліи моей, не было земного, но святого общенія между нами, не будетъ и встрѣчи тамъ. Если же у меня судьба грубо, скотски отниметъ мою Юлію и скажетъ: ты ошибался, ты фантазировалъ, она — та же графиня Нордъ-Остъ, она — тварь, потому что она безчестная и порочная женщина, то я скажу: бери! Но возьми и Бога, бытіе котораго я, стало быть, тоже воображаю. Возьми и существованіе, потому что оно не только не цѣнно мнѣ теперь, оно оскорбительно. Оно оскорбляетъ во мнѣ «что-то», что мнѣ дано было. Кѣмъ, когда, зачѣмъ — не знаю. Я это принесъ на землю и лелѣялъ. Оно заставило меня искать и найти Бога Премудраго и Справедливаго, жизнь полную смысла, цѣли, полную благъ, временныхъ, но чудныхъ, женщину, которой я отдалъ самое мнѣ дорогое, душу мою, и на которую я молился… Да, Юлія, Богъ, жизнь и ты — это одно… Если ты умрешь прежде меня, я, клянусь, убью себя тотчасъ же… И я скажу Богу… Если Ты справедливъ, Ты долженъ былъ отнять у меня прежде меньшее благо — жизнь, а потомъ уже…

Герцлихъ не договорилъ. Баронесса качнулась, закинула голову, и страшное рыданіе огласило комнату. Баронъ бросился въ ней… хотѣлъ обнять, что-то сказать, но она отстранила его и вскрикнула:

— Убей меня… Убей…

Баронъ замеръ, потомъ, блѣдный какъ полотно, отступилъ на шагъ.

— Неправда! Неправда!.. Не можетъ быть. Ты лжешь! — шепталъ онъ посинѣвшими губами. И вдругъ онъ упалъ на колѣни около нея и, протягивая руки, закричалъ:

— Говори! Скажи! Юлія!..

Но баронесса, схвативъ голову обѣими руками, рыдала и билась на спинкѣ кресла…

Герцлихъ поднялся и, пошатываясь, нетвердыми шагами, цѣпляясь за мебель ногами, стукаясь за двери плечами, прошелъ къ себѣ и, доставъ изъ дорожнаго мѣшка револьверъ, поднялъ его въ головѣ, дуломъ въ виску.

Прошло мгновеніе. Рука опустилась тихо. Она не дрожала и крѣпко стиснула рукоять…

— И этого нельзя. Сейчасъ! — глухо прошепталъ онъ. — Уйди, но обмани. Унеси правду съ собой.

Баронесса не бросилась за мужемъ. Она лежала безъ чувствъ на полу.

XVII

Сильно запоздавшій въ Парижѣ докторъ Рудокоповъ явился въ Баньеръ и прямо отправился на виллу заявить барону Герцлиху, что Соколинскій уже внесъ около двухсотъ тысячъ по дѣлу Эми. Къ его удивленію, онъ узналъ, что баронъ, пріѣхавшій въ Баньеръ вчера утромъ, въ тотъ же вечеръ выѣхалъ обратно въ Парижъ, гдѣ его, однако, не ждали. Докторъ нашелъ маленькую русскую колонію въ исключительномъ положеніи: баронессу Герцлихъ — больною въ постели; юную баронессу — крайне смущенною и тоже будто хворающею, а Загурскаго — мрачнѣе ночи; Эми — тихо и покорно грустною… Онъ привезъ ей извѣстіе, что отъ ея состоянія не осталось даже и крохъ.

Эми отнеслась спокойно. Она ждала этого.

Поблагодаривъ Рудокопова за его путешествіе въ Парижъ, она попросила его остаться на нѣсколько дней, такъ какъ ей рѣшительно не съ кѣмъ было слова сказать.

Рудокоповъ подумалъ, поколебался немного, затѣмъ согласился, но въ тотъ же вечеръ послалъ депешу въ Арвашонъ: