Экзотики - Евгений Салиас

— Quoi donc? La vie du monde!

Между тѣмъ, герцогъ Оканья, бранясь за опоздавшій багажъ и отдавая приказаніе своему лакею, думалъ:

«Muy bien… Muy linda! Очень хорошенькая. И что-то знакомое… Вѣроятно, я ее уже разъ съ нимъ гдѣ-нибудь видѣлъ. Какъ эти русскія разнохарактерны! И черныя, смуглыя, какъ наши хитаны, и бѣлокурыя, бѣленькія, въ родѣ нѣмокъ и англичанокъ… Да… Muy bonita, caramba»…

И герцогъ вышелъ на платформу, гдѣ прибывшій, поѣздъ уже готовили въ отправленію обратно въ Тарбъ.

XVIII

Въ эти же минуты несся въ вокзалу въ коляскѣ, чуть не вскачь, взбѣшенный графъ.

Подъѣхавъ, Загурскій выскочилъ изъ коляски и бросился на платформу. Всѣ дверцы вагоновъ-каретъ были еще растворены, а многіе отъѣзжающіе еще стояли предъ своими вагонами. На краю платформы, противъ вагона съ надписью: «Coupé-lit» стоялъ герцогъ Оканья и вдругъ, завидя подходящаго графа, перемѣнился въ лицѣ.

— Герцогъ! — воскликнулъ графъ. — Я никогда бы не повѣрилъ, что вы заставите меня исполнить обѣщанное. Вы поступаете какъ младенецъ, ou bien comme un imbécile. Что вы думаете выиграть?!

— Я ѣду въ Парижъ по дѣлу, на три дня. И вернусь… — вымолвилъ Оканья глухо.

— Вернетесь… Ха-ха-ха! C'est charmant… Ну-съ. Угодно ли вамъ сейчасъ вернуться въ гостинницу, а затѣмъ ѣхать со мной къ баронессѣ Герцлихъ, для формальнаго предложенія.

— Право же… Черезъ три дня я…

— Разъ!.. По второму разу спрашиваю васъ… Угодно ли вамъ, sans être rossé à plates coutures, исполнить это требованіе?

Герцогъ молчалъ, сопѣлъ и озирался. Никого около нихъ не было. Въ случаѣ насилія, даже некому броситься и остановить нападающаго.

— Два! Послѣдній разъ спрашиваю васъ! — крикнулъ Загурскій на всю платформу и поднялъ свою короткую, но здоровенную трость съ набалдашникомъ, которой можно было даже раздробить черепъ.

Герцогъ какъ-то осунулся весь и тихо выговорилъ:

— Je viens…

Онъ слазилъ въ вагонъ, взялъ небольшой сакъ, гдѣ была крупная сумма денегъ, и двинулся за графомъ.

Минутъ черезъ пять оба они сидѣли въ коляскѣ рядомъ и молчали.

— Eh bien? Quoi!? — вдругъ воскликнулъ герцогъ.- Qué, hombre! Что же? Carramba! Я ее люблю. Она меня тоже очень любитъ, несмотря на страшную разницу лѣтъ… Après tout… Такъ слѣдуетъ. Вы правы, графъ. Такъ слѣдуетъ. Можетъ быть, я буду вамъ обязанъ счастьемъ всей моей жизни.

— Не всей, герцогъ! — ухмыляясь, отозвался Загурскій. — Она на двѣ трети уже позади васъ… Но не въ этомъ дѣло… Слава Богу, что вы поняли и такъ разсуждаете, en honnête homme et en bon garèon. Вашу руку. Поздравляю васъ.

И они пожали другъ другу руки, причемъ герцогъ крѣпче пожалъ, чѣмъ графъ.

— Да. Да… Такъ… Вы хорошо сдѣлали, что вмѣшались. Caramba!

— Я долженъ былъ… Какъ другъ семейства. И если вы теперь неискренни и думаете все-таки со временемъ отдѣлаться, то снова клянусь вамъ всѣми святыми, что вы будете мужемъ Кисъ-Кисъ или въ землѣ. Вы вѣрите, что я не лгу… Ну, я клянусь, что…

— Нѣтъ. Нѣтъ… Вы герцога Фернана не знаете! — воскликнулъ Оканья. — Если я сказалъ: да!.. то конецъ. Un gentilhomme n'а qu'une parole.

Черезъ часъ, когда багажъ вернулся съ вокзала, герцогъ, снова занявъ большой аппартаментъ въ отелѣ, быстро переодѣвался. Затѣмъ еще черезъ часъ онъ былъ уже на виллѣ баронессы и, свѣже-умытый и припомаженный, сильно раздушенный, въ длинномъ черномъ сюртукѣ «redingote» и высокой городской шляпѣ, почти весело оглядывался въ зеркало, покуда лакей докладывалъ. Загурскій же, ухмыляясь, прогуливался у калитки сада, какъ часовой.

«А вѣдь собственно онъ и впрямь un bon garèon, — думалъ графъ. — Другой бы заставилъ себя сѣчь, хоть по десяти разъ въ году, а на поединокъ бы не вышелъ. Вотъ и дѣлай тогда, что хочешь! А до суда никто не довелъ бы»…

Между тѣмъ, герцогъ, принятый юной баронессой Вертгеймъ, вслѣдствіе болѣзни матери, торжественно заявилъ, рисуясь и позируя предъ молодой дѣвушкой:

— Пожелаете ли вы, баронесса, осчастливить меня и стать грандессой и герцогиней д'Оканья, д'Оріуэла, Де Лось Эласъ, дель Кастильо Вьехо и де ла Mancha?

XIX

На третій день, въ нумеръ, гдѣ остановился Рудокоповъ съ Клэреттой, постучали, и на слово: «Entrez», въ комнатѣ появилась Эми.

Рудокоповъ вскрикнулъ. Клэретта оторопѣла, потерялась и, вскочивъ съ мѣста, стояла какъ истуканъ.

— Зачѣмъ?! Любовь Борисовна! Зачѣмъ? — воскликнулъ онъ.

— Я пришла въ гости въ будущей госпожѣ Рудокоповой, отвѣтила Эми, и, подойдя въ Клэреттѣ, она протянула ей руку.

— Я видѣла васъ обоихъ издали вчера, въ аллеѣ Coustous, и рѣшила… — заговорила Эми по-русски, весело глядя въ смущенное лицо доктора. — И я не ошиблась. Да. Я ее такой воображала. Я не думала, что она такая же маленькая, какъ и я. Но ея лицо, ея глаза я будто предугадала… Да. Не бойтесь, Адріанъ Николаевичъ… Рѣшайтесь… Въ этихъ милыхъ глазахъ я вижу ваше будущее счастье.

Рудокоповъ стоялъ молча, взволнованный, тронутый голосомъ и словами Эми. Она повторяла буквально то, что онъ часто думалъ.

«Залогъ счастья, это — ея глаза, ихъ отвѣтъ, ихъ правда».

Клэретта, прійдя въ себя, конфузливо спросила доктора:

— C'est mademoiselle Aimée?

— Да… Это я… Я хотѣла васъ видѣть и съ вами познакомиться… Мы обѣ любимъ доктора. Я — какъ стараго друга, вы… иначе. Скажите, вы много его любите?

— Oh, oui! — произнесла Клэретта и, покраснѣвъ, опустила глаза.

— И вы не требуете, чтобы онъ на васъ женился?

— Какъ можно! — вскрикнула эта. — Развѣ я могу быть его женой? Нѣтъ, мы и такъ проживемъ. Лишь бы онъ меня не бросилъ.

И у Клэретты появились слезы на глазахъ.

Эми усадила ее, подсѣла въ ней и, обнявъ, поцѣловала. Получивъ пылкій поцѣлуй въ отвѣтъ, она стала разспрашивать ее. Давно ли она съ Рудокоповымъ? Была ли когда кѣмъ-либо увлечена? Вѣритъ ли, что и онъ ее любитъ глубоко?

Клэретта отвѣчала на все просто, но на послѣдній вопросъ отвѣтила:

— Не знаю, — и тотчасъ же слезы полились по лицу ея.

Появленіе русской «demoiselle», о которой она много слыхала отъ Рудокопова, ее крайне взволновало; будто чутьемъ узнала она, что этотъ неожиданный визитъ важенъ, будетъ имѣть огромное вліяніе на ихъ отношенія.

— Это дорогія слезы, Адріанъ Николаевичъ. Не заставляйте ихъ литься даромъ, — заговорила Эми съ чувствомъ. — Я насквозь ее вижу и скажу: при другомъ положеніи она не будетъ отвѣчать слезами на то, что я у нея спросила. Это даже грѣхъ… Не мудрствуйте лукаво. Не ошибитесь. По отношенію ко мнѣ вы ошиблись. Я васъ не попрекаю. Но я васъ, какъ друга, какъ человѣка, котораго люблю съ дѣтства, умоляю… Не прозѣвайте свое счастье. Чего вы хотите?.. Вы нигдѣ не найдете никогда то, что я вижу у нея въ глазахъ.

И поглядѣвъ пристально въ лицо Клэретты, Эми прибавила:

— Удивительные глаза. Ангельскіе. Что жъ, не правда ли?

— Именно, — глухо отозвался Рудокоповъ. — Въ нихъ самихъ — много правды! Той, которой такъ мало на свѣтѣ!

Наступило молчаніе и продолжалось нѣсколько мгновеній. Эми думала о себѣ, о прошломъ… о настоящемъ. Рудокоповъ, сильно взволнованный, тушилъ въ себѣ послѣдній взрывъ сомнѣнія и боязни.

— Адріанъ Николаевичъ! Бойтесь, когда-нибудь, вспоминая о Клэреттѣ, жениться на… Соколинской, — подавленнымъ голосомъ произнесла Эми, какъ бы стыдясь своего признанія.

Докторъ вскочилъ съ мѣста и, взявъ руки Эми, началъ цѣловать ихъ…

— Въ иныхъ дѣлахъ нуженъ толчокъ извнѣ, хоть легкій, но извнѣ! — воскликнулъ онъ.

— Да. Я знаю… Я на это разсчитывала, ради этого сюда пришла.

— Спасибо вамъ… Я давно борюсь съ собой! — горячо заговорилъ докторъ. — Вѣдь между Клэреттой и мной не было да и теперь какъ бы нѣтъ ничего общаго… Она не знаетъ Россіи, не знаетъ и не понимаетъ интересовъ моей жизни, не можетъ понять, что меня волнуетъ, радуетъ или озлобляетъ. Для нея книга — что-то особенное… Вы знаете ли, что она боится книгъ… Въ руки не беретъ… Разъ сто она сказала, что у нея одно горе, одна забота — какъ бы я не свихнулся отъ того, что все читаю.

— И она права! Сто разъ права! — воскликнула вдругъ. Эми. — Вы уже давно отъ книгъ свихнулись. Но только теперь она, Клэретта, васъ вылечитъ… Уже теперь она оказывается сильнѣе вашихъ книгъ. Вы говорите, что между вами нѣтъ ничего общаго… Ахъ, шутникъ вы, Адріанъ Николаевичъ! За что же вы полюбили ее, любите, привязали ее въ себѣ и себя въ ней… За что?.. Почему?

— Не знаю… Или знаю, да сказать стыдно, — усмѣхнулся Рудокоповъ. — Вамъ, пожалуй, скажу… Я люблю ее много, очень много… даже выразить не могу, какъ и насколько… Такъ и настолько, какъ можетъ любить человѣкъ, который въ мои годы не только никогда не любилъ, но отрицалъ любовь, считалъ это блажью, выдумкой или комедіей… Я признавалъ только, что люди хотятъ облагородить нѣчто существующее, скотское, замаскировавъ или одѣвъ это нѣчто въ костюмъ и назвавъ это любовью. Я повторялъ выраженіе умнаго французскаго писателя, сказавшаго: «L'amour est l'échange de deux fantaisies, et le contact de deux épidermes». Я предполагалъ, что прежде всего нужно, чтобъ мужчина и женщина были товарищами во всемъ, имѣли одного сорта мозги подъ черепами. Оказывается, что это вздоръ. Барышня, которой я увлекся въ двадцать-три года, потому что она занималась въ Цюрихѣ, увлекалась медициной, и съ которой мы начали вмѣстѣ препарировать трупы, могла быть моимъ товарищемъ во всемъ. Мозгъ ея, помню, былъ родственникомъ моему… А чѣмъ же кончилось?.. Мы и теперь друзья. Но полюбить ее, какъ я полюбилъ безграмотную Клэретту… это… это… и выразить нельзя. — И Рудокоповъ разсмѣялся.